– Да моя жинка тяжелее твоего Борьки и Гитлера вместе взятых. Я ее тоже таскал через Каму один раз, устал да и бросил насередине. Так она до Каспия доплыла на спинке, как русалка. А там ее рыбаки в сеть взяли и отправили обратно в Усолье посылкой, – отозвался высокий.
– Посылкой отправили. Да где они такой большой ящик-то нашли? – возмутился низенький.
– А они ее в гробу прислали, в стандартном. Положили и прислали наложенным платежом, – невозмутимо проговорил длинный и опять отвернулся.
Именитый народ уже не просто улыбался, как вначале, вежливо, а хохотал от души. Брагин тоже смеялся со всеми, пока не заметил, что многие стали оборачиваться к выходу.
Он тоже обернулся и увидел, как Сафрон усаживает за край стола Владимира Высоцкого с Мариной Влади и Валерия Золотухина с какой-то симпатичной девушкой. Больше Иван уже не слышал вралей. Он был шокирован – сам Высоцкий садился за его стол. В мастерской Ивана не звучала никакая музыка, кроме песен Высоцкого и хорового пения, которое тоже он почему-то очень любил. Он любовался песнями Владимира Высоцкого, как прекрасными картинами, мудростью их, простотой и гениальностью одновременно. Он любовался его диковинными словами и рифмой. Он удивлялся правде этих слов, истине, заложенной в них. Он поражался точности интонаций его удивительно выразительного голоса, не актерского – голоса улицы, голоса народа, голоса жизни. Он цитировал его часто про себя: «На полу лежали люди и шкуры, пели песни, пили меды и тут…»
И тут он, Высоцкий, сам лично сидит за столом, в черной водолазке и в красивом пуловере из верблюжьей шерсти, улыбающийся, и наливает шампанское в бокалы своей рукой, которой пишет такие замечательные песни. Высоцкий наполнил бокалы и с любопытством поглядывал на вралей, вещающих со сцены, тихо что-то объясняя Марине.
Отдельные гости с неудовольствием поглядывали в их сторону, другие радостно кивали и приветствовали вновь прибывших. Лишь врали, не обращая внимания ни на кого, продолжали спорить меж собою. Когда они закончили выступление, их проводили бурными аплодисментами, и к притихшему Ивану подошел Сафрон с гостями.
– Вот он, автор наш, виновник торжества. Познакомьтесь, Иван Кошурников, он же Брагин, – представил Сафрон несчастного, съежившегося Ивана Высоцкому, Влади, Золотухину и его подруге.
Иван поднялся и пожал протянутую руку Высоцкого, а потом Золотухина.
– Брагин – это псевдоним, что ли? – спросил Высоцкий.
– Нет, это побрякуха, прозвище, то бишь. Так у нас в Усолье говорят, – ответил негромко и сдержанно Иван.
– Надо же, как точно – побрякуха – приладили. А эти двое кто, молодцы такие? – опять спросил Высоцкий.
– Эти двое – врали. Я их от себя из Усолья выписал. Обещал сводить в мавзолей Ленина, вот они и согласились приехать, да, как сами говорят, хари погнуть перед честным народом, – уже с легкой улыбкой проговорил Брагин.
– Хари погнуть? – засмеялся Высоцкий. – Это ж надо, Марина. Есть у вас такие мастера хари погнуть в Парижах-то?
Он