Мы совершенно не знали ни глубины бездны, ни длины веревки; первому узнику, которому предстояло сделать опасную попытку, приходилось спуститься с утеса вышиной от пятидесяти до семидесяти сажень в глухую ночь по висячей веревке, не придерживаемой внизу хотя бы слабой детской рукой, и потому, может быть, нас следовало бы извинить за маленькую нерешительность. Однако, говоря правду, эта нерешительность доходила до крайности. Мы просто-напросто всегда теряли мужество, превращались в настоящих женщин, когда дело касалось горных высот и обрывов; я сам не раз робел в случаях, бывших гораздо более ничтожными, нежели спуск со скалы Эдинбургского замка.
Мы толковали, спорили в темноте ночи в промежутках между обходами караульных отрядов, и вряд ли какая-нибудь корпорация людей выказывала когда-либо меньшую склонность к приключениям. Я уверен, что многие сожалели о Гогеле; я первый. Некоторые уверяли, что спуск со скалы не представляет ни малейшей опасности, с жаром доказывали это, тем не менее каждый предпочитал, чтобы не он, а кто-нибудь иной первым отважился на опасное предприятие; другие называли безумием саму мысль о спуске с «Локтя Дьявола»; в этом смысле с особенным жаром выступал один флотский матрос; никто больше него не был в состоянии приводить всех нас в полное уныние. Он твердил нам, что скала Эдинбургского замка выше величайшей корабельной мачты, что канат будет висеть совершенно свободно, словом, ясно давал понять, что он сомневается, чтобы самый сильный и смелый из пленников мог счастливо достигнуть подножия утеса. Наконец драгунский вахмистр вывел нас из нашего смертельного затруднения.
– Товарищи, – сказал он, – я старше всех вас по чину, поэтому если вы пожелаете, чтобы я спустился первым, я согласен. Однако вы должны принять в расчет, что я имел бы право идти и последним. Я уже не молод, в прошедшем месяце мне минуло шестьдесят лет; живя в плену, я отяжелел, руки мои заплыли жиром. Вы должны обещать, что не будете бранить меня, если я упаду и таким образом отправлю к черту все дело.
– Мы и слышать не должны ни о чем подобном, – сказал я. – Monsieur Лекле старше всех нас, и потому ему последнему следовало бы предложить такую вещь. Ясно, что мы должны бросить жребий.
– Нет, – проговорил Лекле, – вы внушили мне совсем другую мысль! Один из присутствующих обязан чувствовать ко всем остальным благодарность за то, что они сохранили его тайну. Вдобавок, все мы только мужики, он же иное дело. Пусть Шамдивер, пусть дворянин идет впереди всех.
Сознаюсь, что дворянин, о котором шла речь, подал свой голос после довольно длинной паузы. Однако выбора не