Русло таковое не заставило себя ожидать. Отец, сам в прошлом спортсмен, одержимый желанием выковать из меня чемпиона, затаскал меня по знакомым тренерам, коих у него, на мою погибель, оказалось не просто дохрена, а даже несколько больше, чем требовалось, чтобы сделать жизнь малявки невыносимой. И началась сплошным пунктиром череда спортивных травм: я тонул в бассейнах, падал с батутов, лишался сознания в бесконтактных – на сторонний взгляд – единоборствах, отбивал промежность гимнастическим козлом и все это не пойми зачем: вконец озверевший, я живо представлял себе, как еще до срока предстану пред апостолом Петром у врат небесных и на его вопрос, мол, чего ж ты, сынок, сделал хорошего в жизни, гордо отвечу: Я прыгал в длину!
– Он идиот, Слава, – говорил очередной тренер за водкой-тюлькой моему отцу, когда я, глотая сопли, сидел под дверью их каптерки, зализывая свежие увечья. – Руки есть, ноги есть, ходит тоже вроде ровно, а все вместе – как говно в проруби. Забирай-ка ты его из спорта нахер, не его это.
Этого доброго человека, ухватившего влёт мою сущность, я готов был расцеловать, простив ему все аллегории.
Разочарованный же отец изменил свое ко мне отношение на сдержанно-презрительное, а совершенная в своей ёмкости формула «Не мое» удачно вписалась в мою дальнейшую жизнь неким всеобъясняющим клеймом.
Но папа не сдался. Сейчас я понимаю, что потрать он вполовину той энергии на карьеру собственную – сидел бы в президиуме, а тогда, на все мои робкие попытки дезертировать с этого затянувшегося спортивного фестиваля, симулируя легкое помешательство, неизменно отвечал, что, мол, было бы нас у него десяток, то уж, хрен с ним, одним можно бы и пожертвовать. Стоит ли говорить, как истово молился я каждую ночь всем святым, которых только мог вообразить, чтобы они смастерили неубиваемого парнишку моих сразу лет, дабы взвалил он на себя бремя отцовской любви, сняв с моих плеч эту непосильную ношу.
Школу я поначалу тоже воспринял как неиссякаемый источник веселья, простодушно полагая его неизменным атрибутом счастливого детства. Что мир безумен стало ясно много позже. Но к тому времени я уж наломал вязанки дров. Отовсюду изгоняемый, я постигал азы смирения, натирая до блеска паркет в коридорах. Пока однажды не был замечен за этим полезным занятием неким болтом из РОНО, инспектирующим школу. Вопрос встал ребром – учителя наотрез отказывались иметь со мной дело,