Девиант. Недетское чтиво. Алёша Кулешов

или включить локацию в смартфоне, но. В первом случае есть риск оказаться по прилету в ласковых руках наземных служб, а во втором – исчезнет вся интрига. Да и просто стыдно, право слово, востребовать подсказки в первом акте, когда вдруг выпадает такой ребус. А как показывает опыт – он именно таков: вспомнить невозможно, но остается вероятность размотать причинно-следственную нить до самых абрикосов, призвав под свои знамена дедукцию. Мотивы, устремления, увлечения, случайные связи, в конце-то концов, непосредственно предшествующие событию. Поймать за хвост проникшего в сознание червя, вычленить идею, что легла в идеологический фундамент моего путешествия. Да так, сука, красиво легла, что я, презрев естественную лень и смяв препоны, ломанулся в небо. В чём был. И что, в конце концов, за элизеум узрел на том конце. В каком хрустальном камне Саурона.

      Дел, в общем, дохрена – начну с простого; тем более, что стюардессе маякнул еще тогда, когда хотел узнать, что означает самолет вокруг меня и где я буду, скажем, через час. И вот она стоит уж – бьет копытом.

      – Шелковый шарфик, а шелковый шарфик, повернись ко мне задом, – увещеваю ее как Иванушка-дурачок, нагнав в русские сказки эротического флера, – а к буфету передом, да принеси-ка мне стаканчик чего-нибудь крепкого.

      И что-то, видимо, прочлось ей в моих глазах такое, что принесла она без возражений полстакана, надоив за кулисой из маленьких – для гномиков – бутылочек. А я, в ожидании неизбежного прояснения, устроился смотреть в прохладное окно когда же, наконец, всосет турбиной пеликана, влекомого рукою злого рока в обход обычных пеликаньих троп.

      Глава II. Вчера

      Всё возвращается в свою колею. Хотя, в моем случае, говорит Марк, запуская мне по вене изотонический раствор Рингера-Локка с какими-то присадками – это уже не дежавю, а опостылевший перфоманс кукольного театра: эта капающая в мерник голубоватая жидкость из пластикового пакета, болтающегося на роге деревянной вешалки из прихожей, катетер для отвода токсичной мочи в моей огнем горящей уретре, он сам в облезлом кресле напротив с веселыми прибаутками в мой адрес. Я в который раз вопрошаю, не сдохну ли прямо сейчас, он отвечает, что на сей счёт я могу не тревожиться, весь его опыт указывает на неизбежность этого события – все мы возляжем на хароновом пароме, зажав монету языком, все до последнего вегана, говорит он мне. Что, впрочем, будет не сегодня – он по-хорошему ко мне привязан и сделает все, что в его силах, чтоб удержать меня в плену материальных воплощений. На этой волнительной ноте мысль теряется и разговор возвращается к началу, как бывало уже не раз и с каждым разом всё страшнее. Словно творение доктора Франкенштейна, собранное не вполне, а скорее – основательно порушенное, я задаюсь вопросом всех времен: как жить мне в человечьем теле. И только я ощущаю, что в следующую секунду узрю Петра Ионыча с удилищем перед вратами, сыворотка в крови пробивает меня живительной