И всё у них сложилось.
И зажили они хотя и без удобств, зато нескушно, и жили так долго и счастливо – почти год. Пока однажды, в год Дракона – месяц Скорпиона, не родился у них шустрый мальчонка. Тут-то весь пасторальный матримониал и треснул в контроверзах оформить ему погоняло: назовем его в честь Гагарина Алексеем, настаивали Капулетти. Нет, возражали Монтекки, только Станиславом, в честь хрен знает кого. И хотя именно отцовская партия на имени Стас, по логике доступной рифмы, настаивать никак не могла – она же в итоге и победила.
И повелись кровавые бои в двух равно уважаемых семействах.
Годам к шести я уяснил, что всем дурным во мне я обязан генам той из двух породивших меня фамилий, чьи представители отсутствовали рядом в сей момент. Как заявила однажды моя тонкая интеллигентная маман, закурив югославскую сигаретку, которыми в эпоху всеобщего дефицита фарцевал мой же дядя: Что-то у вас, Станислав, еблет сегодня бит сильнее обычного. И я тогда понял, что еблет бит у Станислава, а хороший мальчик Алексей хлебает, взопрев от удовольствия, вкусный мамин супчик с фрикадельками, нахваливая её кулинарный талант похлеще Плиния с его эпичным панегириком Траяну.
И все бы стало просто и понятно, если бы не одно но.
НО!
В семье отца всё было ровно наоборот – Станислав хороший мальчик, а маленький засранец Алексей мало того что нашёл, так еще и здорово подпоил Станислава из бутыли, в которой дедушка настаивал на водке мумиё. А Станислав хороший – любит бабушкину лепнину из теста в ладонь размером и просто обожает слушать её щедро пересыпанные матерком библейские истории, которые она излагала им обоим в той примерно манере, в каковой Шура Каретный пересказывает романы Достоевского. Только Алексей при этом жутко хотел свалить на волю. Омрачая Станиславу всю радость христианского восприятия.
А тогда я понял лишь одно: имея несколько имен ты неуязвим для собственной совести. Тебе никогда не бывает одиноко. И ты всегда можешь поссать в раковину на кухне, когда туалет занят, не разорвав шаблона домочадцам.
А вот чего до сей поры понять не в силах – при чём же здесь Гагарин.
Когда он вообще Юрий.
Итак…
* * *
[последняя запись в блоге под тегом Личное – за 10 месяцев до описываемых событий]
но неспокойно в Элсиноре – и вдруг накатит овердоз – вода на пламень, лёд в стакан – огонь нежданных эпиграмм – сквозь соль речей – под шум дубравный над безымянною рекой – плащи бросают два врага – отметка в тридцать два шага – в гранёный ствол уходят пули – и щёлкнул в первый раз курок.
К числу отметин новогодних празднеств можно причислить полный скрытого драматизма фарс, в финале которого Онегин пристрелил во мне Ленского. Бедолага-романтик был вырван бульдожьей хваткой дарвинизма из плеяды оскверняющих мир рефлексией. Выпилен из мироздания как какой-нибудь прозападный адепт экуменизма, угодивший в объятья Боко харам. Смутно ощущаемый мною конфликт вошёл в терминальную стадию после трёх бутылок восхитительно вишнёвого мерло Rawsons Retreat на шикарной полудикой веранде на улице с сочным названием Живописная, что на северо-западе Первопрестольной – у самого Серебряного Бора, куда и ушли стреляться под бравурные марши Нэнси Синатра. Оба к тому времени перешли на ирландский синглмолт – прямо в горло, что должно было побудить к смирению, но – вопреки традиции – вызвало эффект оборотный: разлом накопившихся противоречий разнёс конфликтующие стороны по полюсам полного неприятия, поглотив без остатка всю демилитаризованную зону [конец записи]
Глава I. Сейчас
А случалось ли вам включиться в реальность в пустом самолете, безмолвно парящем над облаками? Не проснуться, не очнуться, а именно включиться. Когда ничего не болит, все системы работают ровно, а собственные чувства говорят о том, что ты не спал, не пьян и не под кайфом и тем не менее – картина, явленная сознанию, пронзительно свежа и незамыленна. Как будто пред тобою вдруг раздвинулась театральная занавесь, в которую бездумно пялился несколько часов кряду, а за ней – святочный городок во всем своем праздничном убранстве. Если нет, то прошу поверить мне на слово – это производит оглушительный эффект. К которому привыкнуть невозможно.
Но для начала мы расставим на колоннах капители, как часто говаривала моя мама перед порывом вдохновенным в девственный еще лист ватмана, распятый на доске чертёжного пантографа.
Зовут меня именно так, как указано на обложке и я настаиваю на имени Алёша – имя это (с фамилией в тандеме) фонетикой напоминает сброс пара из перегретой системы. Ибо у меня, как начал бы такую книгу Эрленд Лу, есть два товарища – хороший и плохой. Как крайние обкладки