Губы Хосефа Кайо раздвинулись.
Этой усмешке он отдал очень много сил.
Так много, что, наверное, пожалел об этом, потому что Дуайт одним взмахом стер усмешку с его запекшихся кровоточащих губ. Было видно, что только ненависть удержала журналиста на ногах.
– Дуайт, – негромко спросил Досет. – Что надо сделать, чтобы…
Дуайт улыбнулся. Он понимал майора с полуслова:
– Возьмите полевой телефон и прикрепите провода, куда следует…
– И что?
– Позвоните, и вам ответят!
– А законны ли такие методы допроса?
– Конечно, незаконны, – кивнул Дуайт. – Зато эффективны и не оставляют следов.
– Тогда начните… С туземца…
Я спокойна, сказала себе Анхела. Я вижу то, чего, в принципе, не должны видеть люди, но я спокойна. Я нашла спрайс. Она перевела взгляд на полупрозрачный браслет, все еще лежавший на столе почти под локтем майора, и у нее защемило сердце. Пересилив эту слабость, она заставила себя смотреть только на Кайо. Сбитый с ног и брошенный на «Лору» либертозо все еще пытался порвать металлические зажимы, плотно охватившие его запястья и щиколотки.
Бессмысленная борьба! Но таков был Хосеф Кайо.
У нас, подумала Анхела, не отрывая глаз от поверженного на «Лору» либертозо, такие люди уходят в далекий Космос. Там всегда можно найти дело по силам. Но у Кайо нет выбора. Три дня назад он был обессилен, измучен, но тогда он еще надеялся! Теперь надежды нет…
Три дня назад, вспомнила она, черная грозовая туча заволокла все небо.
Мощные молнии сухой грозы трепетали над лесами Абу. Страшная, черная сухая гроза. Она была похожа на грозу, погубившую опыт Риала. Но, глядя на ломающиеся в небе электрические зигзаги, на черные тени, угрюмо прыгающие по саду, Анхела чувствовала, что не только гроза заставляет сжиматься сердце.
Выглянув из окна, она увидела Кайо.
И увидела, как он упал. И не стала его окликать.
Если он сам добрался до виллы, подумала она, значит, он сам поднимется.
Кайо поднялся и снизу посмотрел на нее. «Сможешь влезть в окно?» – спросила она, радуясь тому, что Пито Перес, ее телохранитель, находился не рядом. Кайо тяжело перевалился через подоконник, запачкав его кровью, но не застонал и Анхела поняла, что он еще не решил, как ему следует вести себя с ней. Ему было больно. Очень больно. Его преследовали, ему не легко было решиться на подобный визит, он прекрасно представлял, как опасны последствия такого визита. Срочное переливание крови – вот в чем он нуждался, но Анхела могла только перевязать раны. Впрочем, и это было не мало. Пересилив тошнотворную боль, Кайо даже улыбнулся и кивнул на портрет, написанный Этушем: «Я еще не видел эту работу». И помрачнел: «Судьба художника в Тании незавидна».
«Этот портрет – шутка, – негромко пояснила Анхела, отвлекая либертозо от боли. – Этуш написал его по спору