«Ну почему мои мысли убегают в сторону? Я должен сосредоточиться! Сейчас от моего слова может зависеть моя жизнь. Пока я не расстрелян, я жив...»
Одна из дверей сбоку открылась.
За ней небольшой тамбур, где стоит лейтенант.
Нет, это не расстрельная. Нет.
Москаленко и другой генерал остаются снаружи, в коридоре.
Офицер открывает внутреннюю дверь.
Дверь сзади захлопывается.
В комнате, чуть побольше его камеры, стоит стол, точно как у следователя, конторский стол с двумя ящиками.
За столом мирно сидит Никита.
В пиджаке и белой сорочке, но без галстука.
Хрущев кивает.
Берию охватывает слепая радость – тибетские мудрецы врать не будут. Никогда новый главарь государства не будет вызывать к себе смертника только для того, чтобы пожелать ему счастливого пути.
– Ну как? – задает вопрос Хрущев. – Имеются жалобы?
«Глупее ничего не придумаешь. Спрашивать о жалобах у приговоренного к смерти. Но может, это сигнал? Может, дорогие союзнички передрались между собой? А я понадобился?»
– Я протестую, – сказал Лаврентий Павлович. – Ты не представляешь, в каком положении я нахожусь! Мне даже не дают бумаги, чтобы написать жалобу.
– Тебя били? – спросил Никита.
– Почему меня должны бить?
Эта комната была также освещена лампочкой в решетке под потолком. От этого на лысине Хрущева искорками перемещались отражения лампы.
– Вот видишь, – сказал Хрущев. – А при тебе происходили нарушения законности.
– Все дело против меня – это сплошное нарушение социалистической законности. И если мне дадут возможность выступить на ЦК...
– Тебе не дадут такой возможности, – сказал Никита.
И этим словно с размаху ударил по вспыхнувшей надежде. Берия так и застыл с полуоткрытым ртом.
Только через минуту, или чуть поменьше минуты, он произнес:
– Тогда зачем вызывал меня?
Он хотел сказать – пригласил, но испуганные губы не сказали этого слова. Они задрожали – глаза Хрущева были холодными, как у взбешенной свиньи.
– Ты все равно приговорен, – сказал Хрущев. – Я хотел с тобой встретиться, чтобы получить твои последние показания.
– Я все сказал.
– Не хорохорься, Лаврентий. Через полчаса будешь в ногах у исполнителя ползать,