Аннушка увлеченно слушала. Порозовевшая, то улыбающаяся смущённо, а то и смеющаяся. Рука её оставалась в моей ладони. Воодушевлённый этим несказанно, я продолжал:
– Ну вот, мадам ругается на чём свет стоит, яростно шурует зонтиком под скамейкой, но объекта её гнева пока не видно. Тогда я подхожу и этак по-русски, будто нахожусь не в Парижске, а где-нибудь в Старой Кошме, спрашиваю, могу ли чем уважаемой соотечественнице помочь. Она выпрямляется, окидывает меня цепким взглядом и делает лицо наподобие чернослива. Улыбается, то есть. О, говорит, милый мальчик из России. Ах, Россия, belle Россия, детство, юность, ностальгия. Конфетки, бараночки, Дедушка Мороз. Конечно, говорит, дитя, вы можете мне помочь. Я, говорит, хочу своего драгоценного пёсика, наследство покойного мужа, барона де Шовиньяка, вытащить из-под этой вот дьявольски низкой скамейки. А потом, говорит она уже чуточку другим тоном, шкуру с него спустить и вообще – хм, хм… закопать. В землю. Ибо тварь он неблагодарная и пакостливая. Гостям в обувь гадит («Повторяюсь, – мелькнула мысль, – это я уже говорил Ладе с Лелей; к тому же во Франции, придя в гости, разуваться вроде не принято; а впрочем, какая разница!»), ценные вещи грызёт. Причём предпочтение отдаёт антиквариату и предметам искусства. И вообще, барон, покойничек, был изрядною, entre nous soit’dit[15], сволочью. И его щеночек точно такой же. Такой же, знаете ли, породистый и такой же сволочной. Достаньте мне его из-под скамьи, mon ami, и я подарю вам тысячу франков или даже… Эх, говорит она и широко взмахивает зонтом, была не была, просите, что пожелаете. Хотите эскиз самого Гогена? Ей-богу, не пожалею за возможность эту гадину обнять в последний раз. И делает баронесса пальчиками такие, знаете, Анечка, хватательные движения, демонстрируя, как именно бедного щенка обнимать собирается. Он, говорит, поверите ли, моего возлюбленного за пипи… ой, pardon, за… закусал едва не до смерти. И возлюбленный меня покинул. Тут старушка умолкает, одним глазом роняет слезу, а другим зорко следит