Узник. Леонид Фролов

я постою, – ответил Михаил Иванович.

      – Давайте я угадаю! Вы белый офицер и воевали с большевиками в гражданскую, ведь так, господин Бирд? – вальяжно держа сигарету, спросил Беккер и продолжил: – Вы ненавидите коммунистов, провели пятнадцать лет в лагерях. Мы тоже сражаемся не против русского человека, а против большевиков. У нас общие цели.

      – Да, только вы пришли на нашу землю, а не мы к вам, – по-русски ответил Михаил Иванович.

      – О да, я приблизительно понимаю, что вы сейчас сказали. Кстати, у вас прекрасный немецкий. Вы будете работать при штабе, выполнять различные поручения, но наш разговор продолжится, обязательно продолжится, господин Бирд, а сейчас вы можете идти. Завтра вам дадут первые распоряжения, – сказал Беккер.

      Михаил Иванович вышел из кабинета-пыточной Беккера, держа в руках не прикуренную сигарету, которую сжимал в кулаке, и под конвоем немца направился в барак, а сам думал: «Хитрый и лживый начальник лагеря, такой же у нас в Сибири был. Бывало, вызовет, а сам чая предлагает и расспрашивает аккуратно, что видел, что слышал». Бирд только зашел в барак, как Иван с порога заявил.

      – На немецком общались, али с переводчиком?

      – Не язвите, Иван, начнем с того, что я вам ничего не обязан, но всё же объяснюсь, чуть позже, – сказал Михаил Иванович, посмотрев на Тимоху, который ошивался рядом.

      Перед сном всех постригли, довольно коротко, и сделали фотографию для личного дела. Прозвучала команда «отбой», но Ивану не терпелось выслушать очередную байку от Михаила Ивановича. Теперь их шконки были рядом, на нижнем ярусе. Погас свет, Иван приступил к допросам.

      – Откуда вы знаете немецкий?

      – Мать у меня немка, поэтому с детства разговариваю на двух языках, – тихо сказал Михаил Иванович.

      – Ну а дальше? – возмутился Иван.

      – Дальше давайте спать, Иван, – сказал Михаил Иванович.

      Наступила тишина, слышался храп заключенных, в бараке было прохладно, одеяло совсем тоненькое, – как скатерть у матушки, которую она доставала и стелила на стол по праздникам. Хотелось спать, но мысли были сильнее сна. В голове крутилась недолгая жизнь – мамка, сестренка, братишка, батя. Самое страшное, что нет никакой ясности. Что будет дальше? Немец под Москвой – и новостей никаких с фронта. Мириться с такой рабской жизнью тоже нельзя. С этими мыслями Иван засыпал, как вдруг ощутил руку на своем плече. «Тише!» – приложил палец к губам Михаил Иванович. Иван вскочил, в полудреме тихонько прошептал: