Я сидел в холле, вжавшись в стену и заткнув уши, чтобы не слышать горя и ярости своего отца. Меня тошнило от воя машинки, который смешивался с хриплым ревом. Этот шум и эти слезы были абсолютно никому не нужны, потому что не могли вернуть маму. Когда мотор затих, я осторожно подошел к двери и заглянул внутрь. Отец, плача и кашляя, стоял на коленях над ненавистным пятном, которое побледнело, но так и не исчезло.
В день похорон я проснулся от шагов в коридоре: папа ходил взад-вперед мимо моей двери. В комнате было еще темно, я лежал не шевелясь и почти не дышал. По звуку можно было понять, что в родительской спальне открывались и закрывались створки шкафов, выдвигались и задвигались ящики комода. Потом в коридоре опять послышались шаги. Это повторялось снова и снова. Через час дверь в комнату родителей захлопнулась.
Отец перебрался на первый этаж. По негласной договоренности та страшная спальня с тех пор оставалась запертой и никто туда больше не входил.
Синди часто заглядывала проведать нас с отцом. Приносила еду, пыталась подбодрить. Обычно с ней приходил Чарльз или Коул – их старший сын, который вечно все говорил не так (не важно, что другие произносили то же самое).
– Жалко твою маму, – сказал он, усаживаясь рядом на мою кровать и беря в руку пульт.
Я кивнул и уставился в экран: мы с Коулом наперегонки понеслись по какой-то известной улице (ее названия я не вспомнил), круша мусорные баки, деревья и встречные машины. Изредка нам попадался неудачливый пешеход. Я старался объезжать людей, а Коул специально в них целил, особенно если за игрой наблюдала маленькая Карли. Каждый раз, когда его автомобиль выезжал на обочину и сбивал скейтбордиста, она принималась голосить: «Ты убил ребенка! Ты убил ребенка нарочно!»
Я прощал Коулу и эти выходки, и слова, которые он повторял за другими, потому что ему было десять лет и он держался со мной так же, как раньше. Из всех, кого я знал, он один не поменял своего отношения ко мне.
Однажды утром я вышел из комнаты и спустился по лестнице, услышав приглушенные голоса внизу. Синди и папа пили кофе на кухне. Говорили они тихо, и тем не менее в коридоре все было прекрасно слышно:
– Рэй, ему нужна помощь.
Я сразу понял, что речь идет обо мне. Синди всегда шутила, что охотно обменяла бы двух своих родных сестер на мою маму, которая была ей сестрой настоящей. Поэтому и ко мне она относилась как тетушка, которая знает племянника с первого дня его жизни, обращается с ним как со своим питомцем и во всем норовит поучаствовать.
Отец довольно долго молчал, а потом ответил:
– У Лэндона богатое воображение, ты же знаешь. Он, черт возьми, только и делает, что рисует. Не думаю, что из-за нескольких набросков нужно вести его к мозгоправу…
– Рэй, я наблюдала за твоим ребенком – за вашим с Роуз ребенком – с тех самых пор, как он впервые взял в руки карандаш. Конечно же, я знаю, что он всегда так самовыражался. Но точно тебе