– А он шо? Поцему не берет?
– А ему шо? Ему только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!
– Ах он, такой-сякой!
– Да, такой! А впроцем, он бы брал, да она не идет!
– А она цто? Поцему не идет?
– А ей цто? Ей только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!
– Ах она, такая-сякая! Так у вас всё и идет?
– Да, так и идет!
– А детки?
– А цто – детки?
– А детки – идут?
– А-а-а, детки! Детки-то идут! Они идут как всегда: детки идут за детками, детки за детками!
– Ах, вот що! Ну, вот бачишь, как всё хорошо у вас идет! А ты куды идешь?
– Ах, сам в неведении куда-тка – иду, кудыкося глаза таращатся да ноги загребают, вот цё!
– Хорошо, вот шо!
– Рецка, а рецка!
– Чё?
– Молочненькая реченька, кисельненькие бережочки, ты ведь повсюду течешь, через тридевять царств, через тридесять государств, так поведай, кудаткабы мне пойтить?
– Кучх сочна чахийе. [56] А чого ты, душа-чоловик, жаждешь?
– Лучезарного фатума – то бишь обильного пищей существования! Где сосатно и лакомно – тудысь дух мой у… у… устремлен! Однозначно!
– Полакомься моим простым киселиком с молочком, поведаю, буде сам не возьмешь в толк.
– А нет ли у тебя пепси-колы? Или кока-колы? Жива душа пепси-колы али кока-колы изволит! Я бы раскошелился! Уж я бы расщедрился, развязал мошну! Но не сейчас, аз воздам опосля: сперва надо сбегать до хаты за гаманком[57]!
– Несть, пепси-колы нетука, кока-колы тоже нетуткась, тличко мой киселик простой с молочком, и тольки задаром! И прямо тенчас[58], вот чё!
– Ну, гоже, гоже! – соизволяю, скривившись. – Так и быть уж! Киселику с млеком всевды в тезеве[59] место есть, несмотря ни на цто.
Нечего делать, вот я, гарный парубок, киселя наелся, молока нахлебался, с ястребою[60] недовольною остался. А сам подергиваюсь от свербежу, дожидаюсь от речки отповедыванья[61].
– Ну, цё, дурасецка Ивасецка, сам не рассудил-то? – пытаеть речка.
– Ни-и-и, матоцка рецка, еще не смекнул!
– Ах, вьюношестьво, вьюношестьво: сусло не брага, вьюношестьво не чоловик! Вьюношестьво свигаеть[62] – от добрин[63] добрин шукаеть, понимаешь! Да никудакося не ходяй, не изменяй своего нынешнего местопребывания! – отповедывает молочная река, кисельные берега.
Разгневался я, Иоганн-дуранданн, на речонку за подобный базар да и одалече[64] ринулся.
– Тьфу ты! Хотелось как луцце, а полуцилось ако завсёгды, – сгундела мне всугонь[65] река. – Вот оно що! Фу-ты, ну-ты, мослы гнуты! Эк рванул: ну ни конному, ни крылатому ни за что не захватить! Эхма, пхир милеге[66], миляга!
И потекла флегматичная речажина дальше, млея от чудного сновидения про Раму и Ситу!
А я пошагал, оголодавший, изыскивать себе завидную судьбину – сытенькую житуху. Каков ни на есть, а угодно мне лопать. С гамбургеров тащусь! Пепси– колу угодно! Ма… ма… ма… манго бла…