– Ладно! А ты кто да откыда?
– Я – Иванушка-дурачек, обыватель Голодалкиной волости, села Обнищухина.
– Ну и как тамоньки[35] у вас дела, идут?
– Идут, все: торги идут, стройки идут, толки идут. Словом, дым коромыслом идет, однозначно!
– Ну, стало быть, как стал мир, так и идет! Ну а ты, дурачек Иванушка, ты-то куда идешь?
– Иду в солдаты або в монахи – того и сам не знам! Аз знам, че нищо не знам! Аз този Сократ! Пещь, а пещь, ты здесяка по усем усюдам мычешься, скажи, кудакося мне итить?
– А чего ты, мил человек, приискиваешь?
– Чего, чего! Вестимо – чего! Существенно более приемлемой участи – насыщающей будущности! Где глотно да съестно, туды ёчки[36] алчут!
– Ах, вот чё! Гут! Гут! Съешь моего ржаного пирожка, скажу, ежда[37] сам не допрешь!
– Ах, нихт ли у тебя гамбургера? Жива душа гамбургеров чает! Я бы приобрел – и на расходы не поскуплюсь! Однако – с отсрочкой платежа: портмонет с собою не прихватил!
– Найн, гамбургера нема, тильки мой пирожочек из ржички, и токмо бесплатно! Причем сей секунд!
– Ну, тады зер гут! – поморщившись, соглашаюсь. – Пирожишком пузишка не испортить.
Я поскорей хлебобулочное изделие в хлебало – и подпрыгиваю от нетерпения, жду от диковины голландской отвечанья.
– Ну шо, дурашка Ваняшка, сам не смерекал-то? – спрашивает диковина диковинная. – Ферштейн?
– Не-а, муттер печка, совершенно нихт ферштейн! Однозначно!
– Ах, молодость, молодость: сусло не брага, молодость не человек! Молодость рыщет – от добра добра ищет! Хальт! Хальт! Да никуды ж не ходы, оставайся на месте! – отвечает чудо чудное.
Обиделся я, Иоанн-дурень, на диво дивное за таковский сказ, ну и дале помчался.
– Фу! Доннерветтер! Хотелось как лучше, а получилось як всевда, – молвило мне вослед нагревательное устройство. – Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, понимаешь! Эк понесся: ни конному, ни крылатому не догнать!
А я устремился, голоднехонек, искать себе чаемого счастья – сытого житья– бытья. Каков я ни есть, а влечет меня кушать. К гамбургерам влечет! К пепси-коле угодно! К ма… ма… ма… манго неудержимо тянет! К фельд… фейц… фейн… фихт… фейхоа! К банану! Где глотатно да кушно – о том волнения, о том предчувствия в груди!
Подыбал[38] я по лесу, по лесу всё дебристому. А чрево-то, чрево: точно кто в чревище на дрожках катит!
А я всё тащусь себе и тащусь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Ох, хорошо! Сонница не овладевает, забытье не одолевает, кушанье одно в соображении.
Аз дыбз, дыбз, аз шасть, шасть, аз зубищами щелк да щелк, клац да клац; налетел на что-то, лбом треснулся – бум! – выругался, пялюсь: вырисовывается в дебряном лесу яблонька.
– Стой! Хто идет? – спросонок шепчет лесная яболонь. – Год дэм! Хто ето тутоди разоралси? Хто ту[39] зачем-то мене пробудил?
– Стою! Я иду! Я, я, я, понимаешь! Аз, одним словом! –