К Локке больше никто не приходил за лунницами. Да и лошади стояли не подкованные – нечем было заплатить кузнецу.
Вся деревня погрузилась в скорбное ожидание новой голодной зимы. И на этот раз под угрозой оказались все.
Думали люди, что хуже уже быть не может, но за одну луну до Самайна из леса вернулись охотники с новыми страшными вестями.
– Зверьё ушло! – чуть не плакал мужик, придя на поклон к старосте. – В лесу тихо, как на погребальном пепелище. Неделю уже ходим, даже ни одного грызуна не подстрелили.
– А что капканы?
– Пусты.
Староста, сильно сдавший за прошедшую зиму, тяжело опустился на скамью. Глаза его заволокло старческой мутностью, а узловатые пальцы не могли больше удержать ни меч, ни лук.
– Что делать то, батюшка? – не унимался мужик. – У меня ртов голодных полон дом, жёнка не ест, молоко у неё ушло. А ведь ещё снег не лёг!
– Выживать будем, – ответил староста.
– Это всё девка бледная виновата! – зарыдал мужик. – Всё это с того Самайна тянется. Лучше б сгорели они в той избе.
На это староста не ответил.
Он заключил договор со своей совестью и отправил мужика домой. Староста знал, что тот растрезвонит о своей вере в виновность северянки. Знал и молча позволил этому случиться.
– Что ж ты делаешь, отец? – спросил Ивар, стоявший у печи.
– Что должно.
– Должно жизнь невинную губить?
Староста хрипло рассмеялся.
– У меня этих невинных полна деревня. Если они переживут зиму, потому что избавилась от чужаков, значит, так тому и быть.
Ивар едва не задохнулся от гнева.
– Да не чужаки они давно! Сколько лет среди нас живут? Вон, твой собственный дом полон поделок, которые Локка выковал, а Рогнеда, хоть и немая, но старицу заменила, людей спасает.
– Дурак ты, сын, – устало проговорил староста. – Иди, присмотрись к поделкам. На каждой из них сзади руна северная, варяжская. Сам Локка меж кузней и домом мечом каждый день машет. Видел, как он то делает? По-воински. Рубит и режет, как его сородичи наш люд за горами вырезают.
Ивар хотел возразить, но староста махнул морщинистой рукой, заставляя его молчать.
– А Рогнеда эта сама дура. Вышла б замуж за нашего, вошла бы под сень его дома, да отца с собой забрала. И никто слова бы не сказал. Её бы приняли по всем обычаям жены сородича. Так нет ведь, перестарком осталась. Сколько ей уже? Двадцать? Рожать поздно, кто ж теперь её возьмёт. Да ещё и с клеймом ворожеи, нарушившей обряд.
– А если я возьму?
– Дурнем будешь. Не пойдёт она за тебя.
– А коли уговорю?
– Может, и спасёшь. И чего тебе только девка сапожника не нравится? Юна, широкобёдра, сына тебе подарит…
Ивар больше не слушал отца.
В его голове билась одна только мысль: «Может, и спасёшь».
Только как ему уговорить гордую северянку? Как отца её умаслить после той стрелы проклятой?
В тот день Ивар ни на что не решился. И многие дни после – тоже.
Почти