Габриэль вспомнила своё желание пустить пулю в грудь мессиру Форстеру и торжествующе улыбнулась – пожалуй, она придумала, как отомстить этому наглецу.
Фрэн, конечно, была против, но Габриэль назвала её трусихой, а Федерик идею с восторгом поддержал, что тут же сломило сопротивление кузины, и втроём они, собрав нужный реквизит, вышли на сцену.
В ход пошли несколько тонкорунных овечьих шкур, украшавших пол у камина синьора Таливерда, бараньи рога из его же охотничьей коллекции, и наспех сооружённая из свадебных украшений корона. Во всё это был облачён Федерик – шкуры, скреплённые между собой, превратились в длинный плащ, на голову были надеты рога, а поверх них закреплена корона. Габриэль и Фрэн несли импровизированную мантию, когда с величественным видом, опираясь на трость, Федерик вышел на сцену.
– Королевская мантия… Коронация? – воскликнул кто-то.
– Да, но почему рога?
– Нет! Корона – это золото, рога – это баран. Золотое руно? – возразил ему кто-то.
– Нет? Странно…
– Баран – это глупость? Король глупости?
– Король-баран?
Догадки полетели с мест одна за другой. Федерик очень натурально изобразил овечье блеянье, и вся публика принялась смеяться, а дамы схватились за веера. Фрэн стояла вся красная от натуги, так сильно ей тоже хотелось рассмеяться, а Габриэль шепнула Федерику:
– Давайте пройдёмся по сцене.
Они дали круг, Никола Моритт принёс один из стульев в белом чехле с большим бантом позади спинки. Федерик присел на него с торжественным видом, забросив ногу на ногу, и небрежным жестом поправил огромные рога, привязанные под подбородком атласной свадебной лентой. А девушки встали по бокам, присев в реверансе. Выглядело это настолько комично, что публика принялась аплодировать им со смехом. Габриэль заметила широкую улыбку Энцо Корнелли, который оглушительно хлопал в ладоши, и было видно, что смысл шарады он понял правильно. Он стоял к сцене ближе всех и, наклонившись так, чтобы услышала только Габриэль, произнёс:
– Это ведь «Овечий король». Я угадал?
Габриэль улыбнулась ему в ответ и хотела уже объявить победителя, но неожиданно в её руку впились холодные пальцы Фрэн, а над ухом раздался испуганный шёпот:
– О, мой Бог, Элла! Слева, посмотри!
Чуть в стороне в тени ветвей, прислонившись плечом к одной из старых лип, стоял мессир Форстер, скрестив на груди руки. Сколько он там стоял – неизвестно, может быть, даже с самого начала представления. Толстый ствол дерева закрывал его от взглядов публики, но сцена ему была видна прекрасно. Тонкая усмешка замерла у него на губах, их взгляды схлестнулись, и он чуть кивнул Габриэль, словно давая понять, что тоже оценил представление. Но синие глаза не смеялись. Её стрела попала в цель – Форстера явно разозлила эта шутка. Он сделал несколько беззвучных хлопков ладонями, и Габриэль внезапно затопила волна стыда.
Пречистая Дева! Что она наделала!
С