На пороге снова стоял тот же мальчишка в милицейской форме:
– Вы извините, ради Бога, – быстро, сбивчиво говорил он. – Оставайтесь дома. Тревога учебная, с этими выборами все запутались, чуть не каждый день поднимают. А я недавно работаю. Адрес перепутал. У нас сотрудница в соседнем доме живет. Простите, пожалуйста! Простите… – он побежал по лестнице вниз.
Ольга осталась в полной растерянности. Потом очнулась, быстро уложила сына в кровать и распахнула окно:
– Молодой человек!
Милиционер торопливо шагал от дома.
– Товарищ милиционер! Так тревога точно учебная?
– Конечно! – крикнул он, обернувшись на ходу. – Извините ещё раз. Спокойной ночи!
Гуляющая во дворе молодая пара с любопытством смотрела на участников непонятного диалога.
Ольга стянула с сына колготки. Потом стала разбирать «тревожный пакет» и вдруг рассмеялась. Смеялась она долго, никак не могла успокоиться, и смех постепенно перешёл в слезы. Молодая хрупкая женщина плакала, уткнувшись лицом в ладони, всхлипывая, как напуганная девочка. Рядом к суточному запасу еды, брошенному в пакетике на пол, пристроился кот, медленно и деловито жевал колбасу. Сын крепко и мирно спал. Из распахнутого окна тянуло вечерней свежестью.
Ольга плакала и плакала. Ей вдруг близка и понятна стала любая трагедия, о которой она слышала за смутное время из прессы: всякая авария или стихийное бедствие в далёких неизвестных городах, и война в кавказской республике, такая непонятная и ненужная, что не верилось в её реальность… И перед всем этим она была бессильна. Не могла защитить ни себя, ни укрыть и спрятать своих близких, своих любимых и единственных.
В телевизоре продолжали плести свою политическую паутину люди, обещающие счастье и процветание всем без исключения. Она вспоминала их лица, слова. И боялась каждого, и ждала чего-то от каждого. Ещё было время и неизвестность.
А в душе? В душе осталась учебная тревога. Учебная – перед большой, настоящей, страшной – и, увы! – вполне возможной…
Ботинки, которые ты носишь…
Я сваляла дурака. Я попробовала выйти «взамуж». Я попыталась от тебя сбежать. От тебя – читай – от себя, а, стало быть, бесполезно, бессмысленно. Никогда не думавшая прежде, что могу быть такой стервой, стала ею – сварливой, толстой, не стриженой, не накрашенной, в затрапезном халате, не всегда тихо ненавидевшей своего сожителя. Я сделалась точной копией типичных анекдотичных жен. Только анекдот этот оказался из серии чёрного юмора.
Днём я, изо всех сил, выдерживала, переживая своё «замужество»: ходила в магазин, чистила картошку, варила суп, стирала, гладила рубашки, которые мой «муж» предпочитал менять через день. Если бы это были твои рубашки, осоловевшая от счастья, я бы стирала и гладила их круглыми сутками. Но это были его рубашки, и я их презирала.
Вечером я выполняла «супружеский долг»,