Рассказы неопытности. Глеб Дмитриевич Сотник

нее. А идти он и вовсе боялся – откажут, ходить не сможет.

      – Кирилл, может это… в центр сегодня? У Фарида тачка есть, покатаемся, познакомимся, потом и сам кого-нибудь покатаешь! Ах-ах-ах! – Говорил его друг-одноклассник.

      И они ехали. И Кирилл катался и катал. Каждые выходные он проводил так. Так и кончился последний месяц учебы. Егэ сдано с горем пополам. И действительно, Кирилл выглядел как человек, живущий и делающий все с горем пополам. Оно теперь стало его девушкой – безмолвной, грустной и бесперспективной девушкой.

      – Ну что, идиот, допрыгался? – Отец смотрел на него очень строго. Он сидел на столе в их доме. Кирилл – на стуле. Отец смотрел на Кирилла, Кирилл – на ножку стола. Иногда на ножку стула. Иногда на ножку отца или на свою.

      – Профукал счастье, оболдуй!… – Сказал отец, вытягивая слова, говоря их будто бы губами, а не диафрагмой. Слова рождались на устах, и оттуда же слетали на голову Кирилла, капая, капая, капая…

      – Не понимаешь что ли? Я тоже многое не понимаю, но как этого можно не понять? Ты ее любишь! Так возьми и приди к ней! Поговори, извинись. Разве ты сам не хочешь?

      – Она и слушать не будет… – Он не плакал. Глаза не были на мокром месте. Вообще, он сдерживал другой порыв – горькую улыбку. Защитная реакция. Ему не было смешно оттого, что он потерял ее. Смешно было от того, что он так легко все просрал! Но глаза его не улыбались, даже когда, изредка, на лицо вылезала эта самая горькая улыбка. Глаза всегда теперь были такими – грустными и печальными, как у одинокого медвежонка.

      – Что значит «не будет»? Заставь ее, сделай так, чтобы у нее выбора не было! Возьми денег, на! – Он достал из кармана смятые рубли и положил на стол, с силой придавив купюры.

      – Купи цветы. А больше ничего не надо. Хотя… и цветы не нужны. Возьми то, что она любит.

      Кирилл не выдержал и улыбнулся:

      – Хах… ромашки…

      И вот, он стоит у ее окна. Она спустилась к нему – без макияжа, как он и любит ее. Хотя, конечно, он любит ее всякую. Даже в этом ночном халатике. Особенно в этом ночном халатике… Он ничего не сказал, только махнул рукой, мол, «иди сюда». Он знал, что это невежливо… но слова не могли вырваться изо рта. Во рту пересохло давно, и он уже знал – водой это не исправить.