Полпрограммы нашей исполнено самим государем. Но – русский в этом человек – он остановился на введении и изобрел переходное время, тормоз постепенности – и думал, что все сделано.
С той же откровенностью, с которой русский станок в Лондоне обращался в 1855 году к государю, обратился он спустя несколько лет к народу и говорил своим читателям: «Вы видите, правительство признало справедливость наших требований, но исполнить признанного не умеет, оно не может выбиться из рутинной колеи казарменного порядка и бюрократической формы. Оно дошло до конца своего разуменья и пятится, и дает в сторону, и само путается в каком-то прошнурованном и приведенном в канцелярский порядок хаосе… Оно теряет голову, делает жестокости, делает ошибки, явным образом боится… Страх, соединенный с властью, вызывает озлобленный отпор, – отпор без уваженья, без обдуманности. Отсюда один шаг до восстания.
От правительства больше собственного сознания правоты того, что требуют, ждать нечего. Дело переходит в ваши руки, не будьте вялы и неспособны, как оно, пусть выборные всего народа разберут дело и обсудят, что чиноположить и как предотвратить кровавый взрыв негодования и досады»[87].
Нет, живая связь между Россией и ее небольшой ведетой[88], самые ругательства борзых и гончих публицистов второй руки и Третьего отделенья, которыми охотятся на нас карлы просвещенья[89] и roues[90] внутренних дел, еще больше удостоверяют нас, что станок наш не отчуждился от России. Возвратимся к нему. Требование на «Полярную звезду» почти совсем не распространялось на прежде напечатанные книги. Только «Тюрьма и ссылка» кой-как расходилась, да маленькие брошюрки, вроде «Крещеной собственности» и «Юмора». В мае месяце 1856 года вышла вторая книжка «Полярной звезды», она разошлась, увлекая за собой все остальное. Вся масса книг тронулась. В начале 1857 г. не было больше в типографии ничего печатного, и Трюбнер предпринял на свой счет вторые издания всего напечатанного нами[91][92].
Работы