– Значит, вам нравится читать стихи? – спросил он. – И какого же сорта? Как вы вообще относитесь к поэзии?
– Хорошо отношусь, – ответил Диксон. – Когда-то я очень любил заучивать стихи наизусть и повторять их про себя, когда мне нечем было заняться. В церкви или, например, на вокзале, в ожидании поезда. Сначала это был Теннисон, но теперь все больше Браунинг. Я могу долго читать Браунинга наизусть.
Его собеседник скривился от отвращения.
– Я знаю его товар. «Дамасские щеки твои, росистые сестрины веки». Слишком много патетики: «О, Господь в Небесах, все божественно в мире!» Плохо, мистер Макканн, очень плохо. Второсортные вирши. Поэзия – это не изящные реверансы или громкие заклинания. Это сама жизнь с привкусом сырого мяса, а не салонное лакомство для женщин из среднего класса.
– Вы поэт, мистер Херитидж?
– Нет, мистер Канкан, я бумажник. Делаю бумагу.
Это было что-то новенькое для мистера Макканна.
– Я знавал одного изготовителя бумаги, – задумчиво заметил он. – Его звали Тош, и он был пьяницей.
– Что ж, я не пью, – был ему ответ. – Если я и делаю бумагу, то это только чтобы на хлеб с маслом заработать. Но когда-нибудь я брошу эту работу и стану поэтом.
– А вы уже что-нибудь опубликовали?
Явное восхищение, послышавшееся в голосе Диксона, бальзамом пролилось на душу мистера Херитиджа. Он вытащил из кармана тоненькую книжицу.
– Вот первая моя попытка, – с напускной небрежностью сказал он.
Диксон принял ее в руки с благоговением. Это была тетрадка с серой картонной обложкой и белой этикеткой, на которой стояло: «„Завитки“ – книга Джона Херитиджа». Диксон перелистал страницы и прочел пару строк.
– Хорошая книжка, – наконец заметил он.
– Боже правый! – услышал он раздраженный ответ. – Если это всего лишь «хорошо», то я, похоже, чертовски низко пал!
Диксон принялся читать внимательнее, и был немало озадачен. Понимать эти стихи оказалось труднее, чем самые сложные вещи Браунинга. Он нашел одно стихотворение о цветочном саде, называвшееся «Ревю». Оно начиналось строкой «Багровый, набатом звенящий рассвет», затем поэт описывал полдень: «Подсолнух, худой гренадер, взирай на балет красных роз в аромате амброзий, сокрытых в юбчонках тугих лепестков, что сводят с ума, опьяняя, пчелу». Такой взгляд на садоводство показался мистеру Макканну странным; особенно удивила его «женоподобная лилия». Затем в стихотворении наступал вечер и, по мнению мистера Херитиджа, на «складках сумрачного крепа повисла звезд цветная кисея», а весь сад оказался «осыпан бледной перхотью Луны».
Диксон перевернул пару страниц и обратился к другим стихам, которые, по-видимому, были навеяны воспоминаниями о жизни в окопах. В основном они состояли из клятв и проклятий, порой ужасных, при этом поэт любовно задерживался на описании таких зрелищ и запахов, которые нормальный человек постарался бы