Устинья стоит, держась левой рукой за штакетник, правой опирается на палку. Палка отшлифована временем и её старческими руками – она часто гладит её, трогает, уложив на колени, когда сидит на кровати. Это уже вошло в привычку.
Сейчас палка обгорелым концом уткнулась в землю. Конец потому обгорелый, что Устинья шевелила палкой угли в печке. Недавно просыпались уголёчки, один укатился с жестянки, начал прожигать пол. Устинья успела залить его водой из чайника. Невестка, Нюра, теперь запретила открывать печку, пока не протопится. Можно только в щёлочку смотреть, как бьётся оранжево-золотой огонь.
Избушка Устиньи похожа на нору. Прокопчённая, тесная. Двойные рамы в окне уже много лет не вынимаются. Полы она исправно прометает, а мыть…
Как-то забегала Валентина, соседка бывшая, порошку пахучего, одеколонистого принесла. Промыла, выбросив драную клеёнку, стол, лавку, подоконник. Пол продраила – даже краску позапрошлогоднюю стало видно. Еще выбелить бы. Но Валентина как переехала на другой конец поселка, так и некому стало белить. А невестка, полная, рыхлая, сама не белит, людей нанимает.
– К тебе всё равно никто не ходит, – говорит она.
И она права. Раньше, когда была жива Савельевна, они часто гостили друг у дружки. Тогда Устинья была в силах выбелить свой домик, повесить чистые ситцевые занавесочки, напечь блинов на сыворотке и пригласить в гости любимую подругу. Она сама ходила в магазины, в хлебный – рядышком, и в «Промтовары» – дальний. Посылки собирала детям. К дочери ездила пожить, на месяц-другой… Пока были силы чем-то по хозяйству помогать. А теперь…
Устинья посмотрела на свои крохотные лёгкие ручки. Совсем в них силы не осталось. Даже самой не верится, что когда-то ими перестирывала бельё за четырьмя детьми. Погодки росли, народились, один за другим, перед самой войной.
Управлялась с граблями, вилами, лопатой, тяпкой, топором. Коров доила, тесто месила, шила, пряла и вязала, деток баюкала.
Теперь уж давно не шьёт, не вяжет. Её ножная швейная машинка жила у невестки, а теперь перекочевала в кладовку, они электрическую купили. А жаль, хорошая машинка, за ней бы ухаживать – ещё шила бы и шила.
Дети выросли, поразъехались, у внуков уже свои семьи. О правнуках она не знает ничего. Если приходят письма, Устинье их не показывают, не говорят, она и не спрашивает.
…Солнышко закатилось за соседний дом, стало зябко, и Устинья заковыляла в дом.
В избушке было тепло, Василий закрыл трубу. Устинья опустилась на кровать, та глухо скрипнула. Всё-таки хорошо ей тут, в избушке. У невестки с сыном, конечно, дома всё блестит, ослепнуть можно. На свежевыкрашенных полах половички настелены, шторы висят разноцветные, люстры сверкают. Радио играет или телевизор. Пусть. Когда гости к ним приходят – шум, музыка, гуляют.
Устинью к столу никогда не зовут, но она не обижается. Напротив, когда у них гости – это хорошее время. Особенно, когда к Нюре приезжают её дети от первого мужа. Тогда Вася,