Чистые полупустые горницы, маленькие окна – стекла мутны, кое-где еще остались слюдяные вставки, но из этих окон открывался простор необъятный: речка в кудрявых ракитах, поля с золотыми стогами, а дальше до горизонта корабельные сосновые леса. А выйдешь на крыльцо, пять ступенек вниз, и ты в другом, пленительном мире детства.
Двор начинался с кладовой, единственного каменного строения в усадьбе. Кладовая была в детстве постоянным источником любопытства. Там, за двумя дверьми, одной решетчатой, чугунной, закрытой на ключ и второй дубовой, с пудовым замком, хранились какие-то неведомые богатства, к которым Никита не имел доступа, и когда после смерти матери он четырнадцатилетним хозяином приехал на мызу и открыл кладовую, то с некой жалостью обнаружил, что за двумя дверьми хранились всего лишь запасы продовольствия да старая одежда – пухлые, порченные молью шубы на меху лисьем, куньем, беличьем…
Дальше амбар с зерном и мукосейка с большими, светлого дерева ларями-сусеками для пшеничной и ржаной муки. Потом просторный сарай, прозванный «ткацким» из-за двух стоявших в углу станков иностранного происхождения – их с великим трудом привез из Франции отец. На станках никто никогда не ткал да и не мог бы, потому что в первый же месяц крестьяне растащили для своих нужд все съемные детали. Рядом с конюшней – приземистый крепкий сарай-каретник. От каретника вниз уходила мощеная дорога, за воротами булыжник кончался, и дорога широким устьем вливалась в твердый песчаный тракт. Отдаленная от каретника огородом с парниками, стояла людская, а дальше сад и любимое место детства – небольшой сарайчик под соломенной крышей – псарня.
В золотые времена детства этот сарайчик казался самым оживленным и нужным местом в доме. Хозяева мызы любовно и пристально следили за сложным собачьим бытом. Три дворовых парня под присмотром егеря натаскивали лягавых и гончих. В свои редкие и короткие наезды на мызу князь Оленев всей душой отдавался охоте – на волков ходил, зайцев травил, с ружьем гулял в поисках боровой дичи. Случалось такое счастье, что и Никиту брал с собой на охоту.
После смерти жены князь забрал сына в Петербург. Утих на мызе охотничий азарт, и чистопородные лягавые, гончие покинули барский холм – кого продали, кого подарили, оставшиеся собаки не получали нужного присмотра, и крестьянские дворняги как-то незаметно поменяли окрас, приобрели неожиданную легкость бега и сменили сторожевые инстинкты на охотничьи.
Но, оказывается, не совсем умерла жизнь в сарайчике. Прошлым летом всеми забытая сука Милка ощенилась десятью щенками, из которых семь выжили и превратились в