Жена опального князя Старицкого Евфросиния Хованская и четырехлетний сын Владимир Старицкий, как пособники мятежника, временно были посажены в тюрьму. Но еще более страшная участь постигла боярских сынов и дворян, принявших сторону князя Андрея Старицкого, обладавшего законными полномочиями старшего из регентов. За разделение его особого мнения о судьбах престола и государства по «великой дороге» от Москвы до Новгорода именем юного государя Ивана расставили виселицы, на которых повесили новгородских и прочих мятежников…
Конюший Овчина давно хотел переговорить с великой княгиней и юным государем насчет попрания его клятвенного слова князя и главы боярской Думы. Ему это удалось сразу же после заключения в темницу Андрея Старицкого.
– Вот и поймал ты меня, государь, на нарушении данной мной клятвы твоему дяде Андрею… – сказал конюший и прямо поглядел в глаза семилетнему Ивану. – Считаю, что потерял уважение в твоих глазах, государь, и в глазах твоей матери…
Великая княгиня, увидев, как дрогнули губы у сына, и как он стыдливо отвел глаза от смелого, честного воеводы, решилась вступиться, не осознавая толком, за кого – за сына или обесчещенного – по разумению дяди государя Андрея – любовника.
– Ты, князь Андрей, многое сделал, чтобы отвести угрозу от престола со стороны мятежника… Только никто тебя не уполномочивал давать личные гарантии насчет его неприкосновенности и безопасности.
– А епископа Крутицкого тоже никто не уполномочивал именем митрополита ручаться за безопасность приезда князя Андрея в Москву? – тихо, но со скрытой угрозой в голосе спросил Иван Овчина.
Великая княгиня вспыхнула румянцем, и это не укрылось от внимания наблюдательного сына.
– Это правда, матушка, насчет обещаний епископа Крутицкого Досифея дяде Андрею?.. – также тихо, только надломлено со слезами в голосе спросил обескураженный царевич Иван.
Великая княгиня не собиралась щадить ни фаворита, ни юного государя, без тени усмешки или нравоучения твердо сказала:
– Правда, сын…
Глядя то на опрокинутое лицо мальчика, то на удрученно покачивающего головой любовника, она, теряя самообладание, добавила:
– Так было надо…. – снова обвела суровым взглядом двух Иванов и уже с внутренним напором произнесла. – Ради спокойствия в государстве, ради прочности престола великокняжеского…
– Неужели нет других способов тушить междоусобия, обуздывать зло, чтобы одному человеку надо давать клятвенное слово, а другого заставлять это клятвенное слово нарушать?.. – спросил потрясенный царевич.
– Престол многому еще научит… – сказала, не глядя сыну в глаза великая княгиня Елена.
– А я запомнил от покойного отца Василия только один завет… – царевич нахохлился, раскраснелся и с превеликим недовольством глядел и на мать, и на конюшего, вместе виноватых в нарушении священного княжеского