Во мне все это естественным образом формировало границы дозволенного. В четырнадцать лет, когда внутри заклокотали гормоны, я стала превращаться в монстра. Происходило что-то вроде перехода во взрослый мир, когда паспорт еще не получен, но уже можешь бунтовать против норм общества или своих главных врагов – родителей. А культуры воспитания в семье при этом нет, есть ор и железный аргумент, что только мама знает, как будет лучше. Из доброго ребенка я вдруг превратилась в катастрофу. Тот период был наполнен стремлением к независимости, борьбой со всеми «надо» и «должен», на которых настаивают взрослые. Мама, которая просила меня возвращаться домой не позже десяти вечера, очень быстро потеряла авторитет, а ее запреты только действовали на нервы. Правда, мои одноклассницы, у которых я, как и у мамы, брала интервью, чтобы собрать для этой книги как можно больше воспоминаний, говорили мне, что я всегда любила маму и дурно о ней не отзывалась даже в тот период. Всегда старалась успеть вернуться домой к назначенному часу. Но наставлений не терпела и характер имела взрывоопасный.
В современной научной литературе все чаще встречается понятие «личностная идентичность», когда речь о человеке в возрасте от двенадцати до двадцати лет. У подростка в этот период формируются личные ценности и идентичность. Кто я? Какие у меня убеждения? Что мое, а что навязывают другие? Стабильная и положительная обратная связь от семьи в этот период помогает самоопределиться, но для этого нужны устойчивые ролевые модели у родителей. Если же вокруг сумбур, у ребенка все формируется со смещением.
И хоть я никогда не говорила плохо о своей маме, но, приходя домой, я все-таки адресовала ей очень прямые и неприятные послания. О своей ненависти, неприятии контроля и о решительности, которой преисполнена, если она будет меня ограничивать. При очередном скандале я припомнила маме, как она отлупила меня в детстве, и сообщила, что, если она решит повторить такую порку, дома она меня больше не увидит.
К сожалению, все это происходило именно в то время, когда не стало старшего брата. Мое взросление и смерть Олега совпали. К Олегу ни я, ни Максим привязаны не были, он всегда был отдельно от нас. Когда его не стало, тяжело было только маме, мы же с Максимом просто были растеряны, но внутренних страданий это нам не приносило. Напротив, то, что маму так замкнуло на его уходе, нас злило. В силу слишком юного возраста мы не думали об этом с позиции: а что чувствует мать, которая хоронит свое