Из всех женщин беременной оказалась только пятнадцатилетняя Дасия, дочь Рикардо. Рикардо объявил об этом сам – и указал на Джареда. Всхлипывающая дочь подтвердила. Джаред изумлялся, возмущался, и поскольку был искренен, то выглядел в глазах людей фальшиво. Очевидно, план Рикардо состоял в том, чтобы породниться с каким ни на есть начальником: должно же быть у него припрятано что-нибудь съестное и хорошее? и вообще он власть, а это полезно.
У Джареда не нашли ничего сверх положенной еды и стали выбивать признание. Били долго и старательно, хотя не сильно: сил уже было мало.
Назавтра мертвым оказался Ричи-Хромой, который бил Джареда злее всех, и народ притих. Ричи, конечно, сильно отощал, но совпадение странное… Джареда оставили в покое.
А с ним что-то случилось. Последующие события его уже не трогали. До весны и тепла Сэм-Затойчи зарезал Морриса, на Сэма набросились, скрутили и повесили. А Шейла, жена Коротышки Норвуда, повесилась сама. За поселком выросло свое маленькое кладбище. Началась цынга, старинная болезнь, ну, от такой-то кормежки. У Джареда стали выпадать зубы, десны кровоточили. А ему было плевать. У него появились два дела, оба серьезные.
Во-первых, он люто возненавидел всю левую доктрину. Левую идеологию, теорию, пропаганду, любые левые взгляды и примеры из истории. Левые убеждения и левая практика – вот к чему они привели его, и их поселок, и страну, и мир. Вот он – одинокий, старый, больной и голодный изгой, вознагражденный благодарными людьми за все, что пытался для них сделать. Он бы лично загнал в газовую камеру Маркса, заморозил в Сибири Ленина, расстрелял Че Гевару, а Меркадеру дал денег на новый ледоруб для Троцкого.
Во-вторых, он писал роман. Мысленно писал, в голове. Преодолевая голод, он уже четырежды относил ночью Рикардо куски рыбы и бережно, растягивая каждую каплю наслаждения, выцеживал полчашки волшебного напитка. Рикардо проникся к нему некими родственными чувствами, забывшись называл зятем, и рассказал кое-что про Кастанеду. И в мире, который постигал Джаред, все тайное стало явным и проявилась картина. Это и был роман.
Роман был подобен ветвистой грибнице, сотканной в черноте из тонких синих молний. Эта вспыхивающая синяя паутина искрила узелками пересечений и испускала мгновенные иголочные лучи в разные стороны. То был роман об их коммуне.
Ведь у каждого были отец и мать, бабушки и дедушки, кучи предков: когда-то они покинули Старый Свет и добрались до Америки, чтобы на новом голом месте, с нуля, в нищете и неизвестности, начать новую жизнь, рассчитывая