Итак, американский патриотизм двадцатилетнего Джареда в 80-е годы ХХ века носил форму дерзкой борьбы за социализм и ненависти к эксплуататорской Америке. Но семейное воспитание не вытравишь: он хранил пиетет к королевской фамилии и преклонялся перед решающей ролью Англии в уничтожении фашизма. К этому возрасту он не был согласен с германофильством великого прадеда, пусть и двоюродного. Он гордился родством и чтил его память – но понимал, что победа СССР и возникновение Мирового Лагеря Социализма – прекрасная, необходимая и справедливая вещь. Жертвы войны – ужасны. Но победа социализма – благотворна и неизбежна. Тогда Джаред учился в Нью-Йоркском университете, и книжный магазин на Бродвее в Нижнем Манхэттене, почти напротив их факультета, выставлял на витрине прямо перед входом Маркса, Троцкого, Мао и Маркузе.
Темой магистерской диссертации он избрал «Англо-Американский империализм как идеология Холодной Войны». Фултонская речь Черчилля. Колониальная политика. Общество потребления. Милитаризм и обогащение корпораций. Против народной экономики и справедливого распределения благ в странах, нацеленных на гармоничное развитие личности каждого и ликвидацию эксплуатации человека человеком.
Потом он стрелял в полицейского, потом отсидел в тюрьме четыре года, потом вышел и женился, потом писал статьи, преподавал в Беркли, растил детей, боролся за внедрение прогрессивных взглядов и ценностей, потом черные подростки, играя в «белого медведя», сломали ему челюсть и устроили сотрясение мозга; потом все пошло вразнос, «позитивная дискриминация», черные и латиносы могут быть тупыми, но не могут быть неуспевающими, потом легализовали открытое воровство в магазинах на сумму до 950 долларов, потом загадили весь штат; потом произошла Катастрофа.
Жена Джареда однажды ушла за чем-нибудь съестным и не вернулась, дочь работала в легислатуре Орегона, сын, похоже, ушел в партизаны и от него не было вестей.
В конце концов Джаред перебрался – это было непростое и небезопасное путешествие – на Аляску. Нашел там заброшенную хижину. На запасной свитер выменял футов тридцать лески и пяток рыболовных крючков. Ржавый топор нашел на брошенном складе среди гирь, наточил о камни, ножом вырезал какое-никакое топорище. Несколько старожилов научили его ставить силки на мелкую дичь и птиц, а рыбу ловить он умел в детстве. Наш профессор стал вести натуральное хозяйство.
И вот здесь, джентльмены, о, какой здесь произошел роман! Это сага, это эпос, это символизм такого масштаба, что Герман Мелвилл сам прыгнул бы