– Смотри, не хлопай ушами, когда вернёшься в деревню, друг Гарафи, не жалей сил для нашей советской власти. Возможно, кулаки, измывавшиеся тогда надо мной, и сейчас ещё там, притаились, сменили обличье. Если придётся встретить, расправься с ними, как полагается бойцу Красной Армии, – напутствовал друга Гали. И тут же тяжело вздохнул. – Нет, ты не сможешь. Уж очень ты тихий человек, Гарафи. Если тебя тянуть, ты не отстанешь, идёшь и неплохо идёшь. А оставь тебя один на один с самим собой, встанешь и будешь стоять, как слепой баран.
Верно сказал тогда Гали. Вернувшись в деревню, Гарафи снова уцепился за свою одноглазую лошадёнку да за соху. Прошли годы. Гарафи не раз уезжал из деревни, пробовал пытать счастья на стороне. Многие из выехавших вместе с ним парней устроились и прочно осели: кто на шахте, кто на золотом прииске, кто на заводе. А Гарафи снова и снова возвращался в деревню. Как-то однажды, расспрашивая приехавшего из Казани уполномоченного, он услышал фамилию Гали. Гали, оказывается, стал большим человеком, работает в Казани, но здоровье его из-за фронтовых ранений подорвано. Где только, на каких курортах не лечили его – толку было мало. Врачи рекомендуют ему вернуться в деревню, жить и работать в более спокойной обстановке.
А вскоре после этого в стране началась коллективизация, и Гали сам попросился в Сугышлы. И тотчас же по приезде – разве настоящий коммунист думает о покое? – начал разговор об организации колхоза. Об этом же он часами говорил и с Гарафи, и тот опять, как нитка за иголкой, потянулся за Гали.
– Ладно, отдаю тебе поводья, Гали. Не могу я тебе не поверить, – говорил он.
В «Красногвардейце» Гарафи-абзы работал старательно, жизнь его заметно улучшилась. Он поставил дом-пятистенку, надворные постройки, понакупил обнов семье, кое-какой мебели. Дети его стали ходить в школу. Изменился Гарафи и внутренне. Исчезли бесконечные заботы, которые одолевали его, когда он вёл единоличное хозяйство. Покончено было с осточертевшими ему самому вечными сомнениями да раздумьями, с постоянно грызшей его по ночам неуверенностью в завтрашнем дне. Даже в движениях чувствовалась какая-то небывалая лёгкость, словно ему скостили десяток лет. Среди односельчан росло уважение к нему, на собраниях прислушивались к его советам.
Конечно, годы не прошли бесследно. Гарафи стал заметно солиднее. На голове появилась плешь, засеребрились виски. Он приобрёл степенную привычку ходить, заложив руки за спину. Но сдаваться ещё не собирался. И когда услышал, что пришла бумага с просьбой выделить из колхоза рабочих, сам пошёл к председателю и попросил включить его в список…
Таков был жизненный путь этих двух людей, дружно беседовавших, сидя рядышком на скамейке.
– Понимаешь, Гали, – Гарафи старался подавить вызванное воспоминаниями душевное волнение, – вот поговорил с