Егор устраивается на соседнем стуле, рядом со своей сумкой, и Варвара не может ничего поделать, но наблюдает за ним из-под ресниц. Он немного подрос и, кажется, чуть раздался в плечах – не слишком, он всё же не хоккеист, чтобы превращаться в медведя, и волосы у него всё такие же длинные, можно собирать в остромодный пучок на макушке.
Или, если с таким пучком уже второй или третий год ходят все, кому не лень, он уже не считается остромодным?
Как бы то ни было, волосы у Егора красивые. Светлые, чуть вьющиеся, мягкой чёлкой падающие на лицо. А глаза – карие и внимательные, тёплые и иногда немножко насмешливые. Но только не сейчас. Сейчас Егор выглядит потерянным. Он бледный, осунувшийся, усталый, под тёмными глазами – тёмные же круги, и это не просто тени от опущенных пушистых ресниц, это следы недосыпа. Любила бы Варвара драматизировать, сказала бы: слёз.
Стук каблуков по скрипучему офисному полу заставляет её отвернуться к своему монитору – это возвращается Янка. И возвращается она очень вовремя, потому что Вконтакте уже вовсю мигает оповещением: человек с впечатляющим именем Оскар и не менее впечатляющей фамилией Непьянов уже ей ответил.
Варвара не может определиться, многообещающая это фамилия или наоборот скучная (а вот имя совершенно точно многообещающее), но совершенно определённо знает, что чужие разговоры подслушивать нельзя.
И тем не менее, удержаться ей сложно.
Янка даже не здоровается. Стук каблуков ускоряется, это она бросается к брату, а слово повисает в воздухе только одно:
– Всё? – и ещё потом, целую вечность спустя: – Окончательно?
Егор ничего ей не отвечает, молчит. Кивает, наверное, потому что воздух в кабинете как-то сгущается, становится плотным, и липким, и отчего-то отчаянным.
– Блядь, – выдыхает Янка. – Пиздец.
Для понимания: в обычной жизни Янка не матерится. Даже если реально пиздец. Ну, например, на работе.
Обернуться хочется нестерпимо, у Варвары даже спина начинает ныть от напряжения. Она кладёт руки на клавиатуру, чтобы ответить Оскару, но какое там ответить, если даже прочитать его сообщение у неё толком не получается. Взгляд скользит по строчкам, а смысл ускользает – классика жанра.
За спиной шелестят бумаги. Наверное, это Янка, привалившись бедром к краю стола, сдвигает свои вечные бумажные горы – черновики вперемешку с чистой бумагой, и смятые номера тех бесчисленных газет, которые она выписывает, «чтобы быть в курсе», и постранично разодранные копии их собственного журнала. Что-то скользко шуршит: так ткань спортивной куртки сминается