– Ты врёшь. Ты же врёшь, да?
Едва заметное движение головой: вправо и влево, вправо и влево.
Нет. Он не врёт.
– Мама тебе не позволит. Да, точно, – Рая цепляется за родителей как за последнюю надежду. – Я сейчас же ей позвоню, и она тебя отругает. Ты об этом даже думать забудешь!
Звучит ужасно по-детски, как будто ей пять, а не восемнадцать, и она злится сама на себя, но всё же на брата – сильнее. Злится – и лезет в сумку за телефоном, не отрывая глаз от Олега.
А он только качает головой – и уходит.
Мама снимает трубку после четвёртого гудка, и это замечательно, потому что Рая сейчас готова звонить хоть до четыреста сорок четвёртого. Она не знает, что говорить, как описать то, что только что произошло в раздевалке, и несколько раз беззвучно открывает и закрывает рот, но, оказывается, ей и не нужно ничего знать. Рая ещё пытается вытолкнуть губами то, сама не знает что, как мать говорит:
– Он сообщил тебе, да? – В её голосе слышится фальшивое, деловитое сочувствие, от которого у Раи подгибаются колени.
– Это же неправда? – говорит она, а потом быстро, всё осознав, сложив дважды два, добавляет: – Ты знала?
Не вопрос, конечно же. Утверждение.
Без ведома родителей в фигурном катании мало что происходит.
Несколько секунд на том конце трубке молчат, и, на самом деле, молчания более чем достаточно, чтобы всё стало понятно. Конечно же, она знала. Она же сама говорила: слишком маленькие, чтобы танцевать про любовь. А если когда-то были слишком маленькими, значит, в один прекрасный день станут достаточно взрослыми, и «переходить во взрослые лучше с партнёршей, с которой у нас будет химия», ну и, конечно же, «проблемы нужно решать по мере их поступления».
Это она, Рая, проблема.
– Послушай, дорогая, – наконец, говорит мать. – Это самый лучший вариант для Олега, они со Златой с самого начала идеально друг другу подходили…
– Ты не можешь этого знать. – Непонятно, зачем спорить, если всё уже решено, но удержаться Рая не может. И не пытается. А даже если бы попыталась, вряд ли смогла бы сейчас себя контролировать. – Они же тогда даже не пробовались.
Слова собираются в горле колючками. Мать снова молчит.
– Они пробовались четыре года назад, – наконец, говорит она, и Рая понимает, что сочувствие в её голосе, даже фальшивое, ей померещилось. Показалось. Там, максимум, сожаление, причём не о ней, а том, что она не желает принять и смириться, ну и о том, что вообще приходится тратить время на этот разговор.
Сама не зная, зачем, Рая спрашивает:
– И что же им помешало?
Она как будто бы отдирает засохшую корочку со старой болячки (ну, если не считать того, что рана исключительно свежая). Или расковыривает едва заживший прыщ. Или давит на синяк на колене, проверяя, больно или нет, есть опухоль или нет, нужно ли идти к врачу или можно сразу на лёд.
Или, чего уж там, сначала разрезает себя, а потом забирается в открытую рану руками, чтобы сделать больнее, больнее, больнее.
Интересно,