Рыжий смотрел мимо меня, и когда я повторил вопрос, с трудом выдавил:
– Х-хто?
– Председатель ваш.
А он, может, и не умер…
– Ты сам сказал – помянуть. Чего ж поминать, если не умер?
– Умер, не умер… Умер, не умер… – он уже пьяно полубредил, я спрятал остатки водки и снова улёгся на лавку.
Теперь уснуть не мог долго. Стонал и хлюпал упавший на пол около стола хозяин, из-за стен сочились непривычные звуки не городской жизни: кто-то скрёбся, кто-то завывал, кто-то шуршал и повизгивал… Хмельная дрёма уныло таскала меня из яви в небыль, из весьма ясных размышлений о том, кто же это устроил в лесных забубеньях такую жизнь, что от человечества её представляет такой заплесневелый мухомор, – в мутное подозренье, что Рыжий и остальные местные обитатели и не человеки вовсе, а грибной форпост, слуги леса, грибы-оборотни, не поленились за мной аж в самую Москву, чтобы заманить и погубить…
Разбудил меня Рыжий – было семь часов. Я чуть не заплакал от обиды: ну как можно было проспать? Сколько я ни бывал в деревнях и на дачках, трезвый и усталый, или пьяный и дымный, всегда вставал с рассветом. Это же не в городе, город утра не знает, можно проснуться в обед и спокойно посмотреть в зеркало: ну и что? Но проспать утро в ста шагах от леса или зорьку у воды, сиротеющей без поплавка – вот и чувство утраты, ощущение свалившегося с кормы: пароход дня уходит, и никто не заметил, что тебя нет на палубе. Солнце высоко, хочется попросить прощения за растрату, да только тот весёлый, но именно сейчас чем-то опечаленный гений, который мог бы простить, утратил вдруг свой великий дар – прощать.
Утро, известно, длится век, а проспать его можно за какие-то три часа! А грибы нужно брать сонными.
– Поправиться бы!.. – Рыжий стоял перед лавкой вопросительным знаком, – поправиться, да и в лес… пора. Грибов у нас нонче… я такие места покажу, не унесём!.. Поправиться б…
От него явно тянуло плесенью. После маленькой Рыжий проворно влез в сапоги, но уже после второй лёг на мою скамейку и под собственные бормотанья: «Какие грибы? Белые? Да я за всё лето всего один белый взял, и тот – мухомор, с-скотина…» – уснул.
Я быстро оделся, сгрёб приготовленные с вечера корзину, две болоньевые сумки – на всякий случай! – нож, компас и побежал к лесу. На улице уже подогрело, но туман с болотца ещё не поднялся, лежал ровным блюдцем, как прилип. В соседнем огороде соседка уже собирала жуков, богатый урожай. Захоти она их специально развести – в два дня бы все передохли.
– Бог в помощь! – крикнул я, не останавливаясь около машины. Соседка оттопырила мизинцем от уха платок, – где тут ваши озерковские белые?
– Озерковские? – посмотрела недоверчиво, говорить ли? – озерковские туда! – махнула за лужи, на кочкарник и кустарник, куда я собирался меньше всего. Секунду размыслив, я повернул по её взмаху – отчего ж не верить? Солнце упиралось мне в лоб.
За рожью начинались берёзки, а с ними и новое болото.