«Ну и чёрт с вами!» – я начинал сердиться. Достал из коробки со снедью на заднем сиденье бутылку водки, помидор, выпил больше полстакана и поехал обратно, с удовольствием и безадресно матерясь, – попробуй, не пей в этой стране!..
В спидометре запутался окончательно, но деревня с двумя болотцами выскочила из леса километра через полтора, я даже подумал, что это другая деревня, не могла же она, пока я выпил всего полстакана, подползти мне навстречу больше чем на три километра, -кочкастая луговина, грязная, перетянутая надвое лужа, на самой перетяжке огромная сухая берёза, – в две трети от земли гигантский витой кап, за ним берёза растёт вкось, и не полным стволом, а уродливым корявым суком, без сучьев, – как верстовой столб для может быть живших здесь когда-то великанов. Опавшие, осевшие, кривобокие дома, не дома – домчёнки, домушки, хибарки? Хилые хворобые хижины… По дальнему бережку – густая трава, а под травой, видно даже издалека, кочки, кочки, кустики, за ними мелкий редкий березняк и осинник, чехардя, допрыгивают-таки до леса, похожего на настоящий, зелёный с просинью, но всё равно какой-то не настоящий, не тот…
В конце концов, в настоящее Марьино тоже не сразу приехали. Похоже, не выдержав нарушений правил, сама земля вступила в игру и начала прятаться и прятать.
2
На болоте ровным облаком-нимбом лежал туман. Даже до первых кустов добраться оказалось непросто – между кочками нога утопала чуть не по колено, из-под травы выступала лоснящаяся чёрная жижа и хваталась за сапог. Ведьма колорадская! Казалось, что всё население деревеньки высунулось из окон и смотрит на мой потешный аллюр к лесу. Не обернулся – а вдруг и вправду смотрят, от таких проводов можно и испугаться.
«Вернуться к машине и рвать отсюда!» – подумал я и сам зашагал дальше: торчащие над туманом верхушки елей уже не просто манили, но тянули к себе, зацепив тугим жгутом не то что за рёбра, а за саму печёнку – где-то там, внутри и холодело при каждом появлении в воображении бурой шляпки.
За полосой кустов земля, оставаясь оспяно-неровной, отвердела, бежать к лесу стало легче, только чем ближе он становился, делалось и страшнее. В незнакомый лес входить всегда страшно, и когда бы не страсть, кого затащишь лешему в гости? Страсть всегда больше страха, а у меня в глазах, умноженные зеркалами снов и небывалого со мной, стояли, росисто манекенясь в притихшей траве – белые, белые, белые, ах! Какие же, чёрт побери, белые!.. Ведь пустейшая вещь – плесень одноногая, а так вгрызается в душу, что ничего больше и нет на свете, – я слышал, как они меня звали, томясь никому пока не высказанной тайной… Через болото и страх я пёр на этот зов, в незнакомый лес, как будто в новую, такую же тайную, иную свою сущность.
И всё же я был