Свет погас.
– Уууоооооооуууаа! – поднялся крик и аплодисменты. Бенгальские огни множились в ночи. Уильям сунул очки в карман, послав тем самым клоуна-убийцу куда подальше, и окунулся в толпу.
– Йиииххииии! – крикнул разрисованный неоновыми красками бородач.
Уильям вдохнул.
– Ууууууу! – выжал он из себя. Он закусил губы, напряг нос и бил себя в грудь.
– Слышь, братан, это ж грейтфул дед! – из динамиков раздался до боли знакомый всем торчкам голос. Голос Чонга[14].
– Ну так слушай, бро, есть у тя чё?! Косячка не будет, братиш?
– Хоть одну тягу чувак! давай, не козлись!
– Фып! Фып! – вдохнул голос. – Кха! Кха! – он закашлял.
– Годная шмаль, чувак!
Все обернулись. Уильям тоже. Огромный, белый, закрученный, словно крем в эклере, с большой красной лампой вместо горящей пятки косяк летел прямо на него. В косяке сидел Отец-Время: в синем костюме и голубом колпаке, и с огромной накладной бородой. Он разбрасывал конфетти из ведёрка, а в конце, уже у сцены, вытряхнул остатки на какую-то девушку и выкинул ведро.
– Пяааать! – кричал голос в динамиках.
– Четыре!
«Это определённо Билл Грэм говорит, – подумал Уильям. – По нью-йоркскому акценту понятно».
– Триии!
Кричали соседи Уильяма.
– Дваааа!
Кричал и сам Уильям.
– Один с половиной!
Многие случайно крикнули «Одиин!» и теперь им было неловко.
– Один с четвертью!
– Один! С Новым годом!
Слышались «Дзииинь» будильника и «Буээээум» пушки, и барабаны, и гитара, и клавиши. Отец-Время припарковал косяк на сцене и пошёл к микрофону, у которого стоял Грэм. Отец-Время скинул с себя колпак и бороду, и оказалось, что это никакой не Отец-Время, а Джей Перри – актёр, отец, любитель сухих вин. Он схватил микрофон и заорал: «С Новым годааам!», хотя группа уже вовсю играла. Как позже выяснилось, Отцом-Временем должен был стать сам Грэм, но Перри, чудом пришедший в себя после кислотного передоза, как-то заговорил его.
Шарики, миллионы шариков падали на Уильяма. Яркие, разноцветные, может даже вкусные, кто знает. Торчки били по ним, а шарики, как цветные Боги, только смеялись над их потугами и возвращались.
Световая система над сценой поливала музыкантов всеми цветами радуги. Под потолком кружился дискобол, выпуская разноцветных солнечных заек из своей зеркальной клетки. Всё это буйство красок и музыки наполняли Уильяма радостью, и он хотел её куда-то излить. Но куда?
«Я даже не знал, что могу быть таким счастливым. Я и не подозревал, что могу так крепко любить жизнь и так тонко ценить момент», – думал Уильям.
Он увидел парня с пушистой бородой. Блёстки усыпали его обгоревшее лицо, как звёзды – красное небо, а в бороду ему кто-то вплёл цветы. Их счастливые взгляды встретились, и они обнялись, как самые настоящие Братья.
Уильям залип в огромный экран над сценой. Экран показывал лимонных скелетов, то появляющихся, то ускользающих.
– Я так рад, что ты пришёл, брат! – кричал бородач.
– Я