– Какого чёрта тут происходит? – сказал Бил Грэм, растягивая слова по нью-йоркски. В своём синем жилете он скорее похож на прораба, чем на менеджера Grateful Dead. – Мэм, какого чёрта вы возникаете?
– Я – мама Лукаса Гринвуда, – говорила старуха.
– А я – приёмыш Джеймса Брауна, – влез в дискуссию Антон. – Предъявите документы, барышня.
– Антон. Джей, – Грэм пожал им руки. – Вы опоздали. Зато в костюмах, при параде. Молодцы.
– Ещё и какие, – сказал Антон. – Хот-дог не желаешь?
– Нет, я уже ими объелся, – Грэм побил себя по животу. – Моя сестра их сделала и раздавала бедолагам, которые ещё со вчера стоят в очереди за билетами.
– А когда мой сын будет выступать? – спросила старуха.
– Приблизительно в час ночи, – ответил Грэм, не поворачиваясь к ней.
– Через четыре часа?!
– Простите, а вы не Джей Перри? – спросила другая старуха.
– Нет, что вы, – сказал Джей. – Я его брат, Гей Лэрри.
– Гей?
– Да. Это от английского, Гейлорд. Мой прадедушка был лордом всех геев Англии. Так что…
– И вы хотите сказать, – не унималась мама Лукаса Гринвуда, – что мы должны битых четыре часа ждать, пока мой сын, звезда вечера, начнёт выступать?
– Нет, мы просто уволим остальные две группы к чертям собачьим! – крикнул Грэм. – Конечно, вам придётся ждать. Какого чёрта вы думаете…
– Мы пойдём, Билл, – сказал Антон.
Зал большой и тёмный. Сцена фиолетовая. Ряды стульев окаймляют помещение с трёх сторон. У сцены толпится народ.
Группа заиграла знакомую Уильяму мелодию. Он всё пытался её разобрать, как вдруг услышал высокое: «Аааааааааа!» от мексиканки, сидевшей рядом. Вопль пронзал слух, как копьё, но всем было всё равно. Мексиканка забила ногами и растрепала чёрные локоны.
– Para bailar la bamba! – услышал Уильям.
– Para bailar la bamba se necesita una poca de gracia!
Все вокруг танцевали, подпевали, щёлкали пальцами.
– Por ti seré! Por ti seré! Por ti seré!
Уильям топал. Кивал. Улыбался. Он был готов нырнуть в тусовку, как в большой бассейн любви.
– Слава Богу, я вас нашёл, – раздался нью-йоркский говор Билла Грэма. – Давайте за кулисы пойдём, и вы со всеми поздоровайтесь.
– Henry got pissed off and said he'd run to Mexico, – пел худой гитарист со сцены. – To see if he could come back holdin' twenty keys of gold[3].
В гримёрке было полно народу. На стенах висели постеры и фотографии. На одной из них Джими Хендрикс снимал на кинокамеру Дженис Джоплин, лежавшую на столе в провокационной позе. «Легендарное место», – подумал Уильям.
Несколько