– Что ты делаешь? – Его возмущенный взгляд затмевал более напряженный голос.
В ту же секунду я убрала руки от пианино, сжав пальцы.
– Не надо, – приказал он.
– Чего не надо?
– «К Элизе», – сказал он, указывая на клавиши. – Нельзя останавливаться на середине… Ты должна закончить.
– Но я не знаю, что дальше.
Его внимание соскользнуло на пианино, а удрученное выражение лица оставляло желать лучшего.
– Прошу прощения, – пробормотала я, быстро соскочив с сиденья, на которое не следовало садиться. – Я ее никогда не разучивала. Мы…
Тишина, которая ранила меня до глубины души, настигла нас вновь, превратившись в нечто более ужасное, потому что сейчас в ней таилось все, о чем я никогда не хотела говорить.
– Мы? – рискнул он. – Ты говоришь о себе… и своей маме?
Я прищурилась на него.
– Откуда ты знаешь о моей маме?
– Просто догадался.
– Действительно, догадался.
Он задумчиво поджал губы, а затем перевел взгляд на излучающий тепло камин, пока тот освещал его изящные черты лица.
– Ее отсутствие, – ответил он, наконец, переключив все внимание на мою персону, – всегда было заметно.
Я и понятия не имела, что на это отвечать. Особенно, когда он говорил так, будто действительно нас подслушивал и, возможно, следил, отчего мне стало совсем не по себе.
– Мы не будем о ней говорить, если ты не хочешь, – сказал он. – Доверься мне… Я понимаю.
Я была готова переехать его на поезде и растерзать на мелкие кусочки. Но неожиданно для самой себя поняла, что не смогла бы этого сделать. Точно не сейчас, когда его слов, наполненных горькой тоской, оказалось более чем достаточно, чтобы убедиться в их искренности.
– Твоя семья, – сказала я, – уже давно мертва.
– Кажется, так и есть, – его признание прозвучало печально. – Но… иногда об этом получается забыть.
Я понимала его, как никто другой.
Мамы уже шесть лет как не стало, и большую часть времени я размышляла о прошлом. Частенько, как и сейчас, мне было невыносимо больно. Но иногда, в мимолетные секунды счастья или вселенской грусти, мне хотелось прятаться в мамины объятья от всех невзгод и жизненных трудностей, и тогда я забывала, что ее уже давно не было рядом.
– Значит, все, что он сказал, правда? – спросила я. – Проклятие убило их… и тебя тоже?
– Бремя проклятия нести только мне, – произнес он уверенным голосом. – И никому больше. Хотя… их смерть и правда была всего лишь последствием моего поступка.
Я кивнула в ответ и, возможно, впервые доверилась его словам.
– Но тогда получается, что так ты живешь уже сто лет? Неужели все это время во всем ты винил себя?
От этих слов его лицо исказила боль, а тело содрогнулось. Словно я подсмотрела, или если быть точным, нарушила