– Не соблазняй меня! Я здесь не для того, чтобы вписать своё имя в твой мир! Моё имя – в моих молитвах на небесах и в книгах моих. В моей жизни бешеной и поцелуях взасос! Мои страдания и мои размышления! Что мне до тебя?
– Но Paris?
– Рыжик, закрой глаза и представь себе – Иисус Христос, будто луч света из темноты, Salvatore del mondo! А я иду прямо за ним! Вопрос тебе: зачем оборачиваться, зачем мне Париж? За что сгорел Notre-Dame de Paris? Ответь мне! Его строили двести лет великие неизвестные гении – мастера, настоящие Мастера с большой буквы, захороненные учениками в фундамент собора! Они все отказались от своего имени и носили одно имя – Мастер! А одежду их после смерти поделили оставшиеся. Зачем мне ехать в Париж? Видеть воронов на пепелище Notre-Dame de Paris? В моих страданиях, моих размышлениях холодные стены трогать зимой? Пока не восстановишь – в Париж ни ногой!
И Рыжик воскликнула:
– Узнаю тебя, максималист! Поэт, ты космически чумовой! Между нами тысячи миль, а я, дура, хочу быть телефоном, которого касается твой рот! Я бы тоже поцеловала тебя, непременно взасос, твои губы и рот! Надеюсь, да, так и будет в новом году!
– Но-но, Парижанка! Отставить!
– А-ха-ха! А я, парижанка, буду петь низким голосом! О-о, Поэт, это фишка! Это фантастика! Если бы ты был сейчас рядом, я отдалась бы тебе, неизлечимый мечтатель! Хочу расцеловать и обнять тебя, русский Есенин!
– Фишка – чума. Рыжик, и пусть Лондон, Париж и все парни влюбятся в твой низкий чувственный голос, влюбятся в рот. Будь счастлива, Рыжик, в Париже. Но я в тебя не влюблён.
– Стой, а рассказ? Право же, напиши рассказ про меня? Умоляю, Поэт, для меня!
– Хорошо, Рыжик. Принцип рассказа таков. (Поэт закрыл глаза и уже представил перед собой голую Мэри.) Представь, я пишу: зацелованные влажные губы, а глаза – океан; помню все трещинки на губах и томный голос, поющий легато, вибрато и меццо стаккато, задевающий струны души, и твой удивительно нежный низкий вокал, прекрасные рыжие волосы, тело; и зрители, и сцена в цветах, а ты смеёшься и плачешь со сцены под музыку. Далее повествование. А в конце новеллы мне надо написать что-то особенное или слова твои, пусть всего три слова из твоего рта, но у читателя должно напрочь снести голову – случится оргазм или катарсис души; так говорит моя Мэри.
– Ого, оргазм! М-м-м, попытаемся сделать! И я уже представляю. Но как же прекрасно слушать тебя, поэт! Спасибо огромное – у меня сейчас настроение ангела, я хочу летать, целовать тебя! А-ха-ха-ха! Это всё ты, Волшебник! Будешь в Париже… Дай мне рассказ про меня! И я спою его низким чувственным голосом.
– Но помни: в конце рассказа мне обязательно нужно, м-м-м, из твоей (или чужой) рыжей жизни одно предложение напечатать или три слова всего, от которых враз голову сносит, и глубина чувств проваливается в тартарары, и хочется на фиг всё бросить, и хочется куда-то бежать, любить, ломать цветы, крепко целовать, обнимать! Плакать! Смеяться! Вспоминай, рыжая – есть ли,