Еще в отроческом возрасте проявился его здравый смысл: неистовый и неудержимый в остальном, он был равнодушен к телесным наслаждениям и очень в них умерен. Честолюбия же и благородной гордости преисполнен был не по возрасту.
Дорожил он, однако, не всякой похвалой и не от всякого; Филипп мог, словно софист, хвастаться своим красноречием и чеканить монеты с изображением своих колесниц, победивших на Олимпийских играх. Когда Александра спросили, не хочет ли он состязаться на этих играх в беге, а бегал он быстро, он ответил: «Да, если моими соперниками будут цари».
Атлетов же он, по-видимому, недолюбливал; устраивая множество состязаний не только между трагиками, флейтистами и кифаредами, но и между рапсодами, всевозможными охотниками и фехтовальщиками, он был скуп на награды кулачным бойцам и панкратистам.
Ему пришлось однажды в отсутствие Филиппа принять послов, прибывших от персидского царя. Он подружился с ними и покорил их своей любезностью и своими вопросами, в которых не было ничего детского и пустого. Он расспрашивал о длине дорог, о том, как пройти в глубь Азии, об отношении царя к войне, о силе персидского войска.
Послы приходили в изумление, прославленная мудрость Филиппа стала казаться им ничтожной по сравнению с великими замыслами его сына. Всякий раз при известии о том, что Филипп взял знаменитый город или одержал славную победу, Александр мрачнел и говорил, обращаясь к сверстникам: «Отец все забирает себе сам. Мне с вами недостанет совершить ни одного великого, блистательного дела».
Мечтая не об удовольствиях и богатстве, но о подвигах и славе, он думал, что чем больше он примет от отца, тем меньше придется совершить ему самому. Он считал, что отцовскими удачами уничтожена возможность его деятельности, и хотел не денег, не роскоши, не наслаждений, а власти, за которую надо бороться, добывая ее войнами и соперничеством.
Воспитанием его, как и положено, занималось много людей; были тут дядьки, воспитатели и учителя. Первое место среди них занимал Леонид, человек строгих нравов, родственник Олимпиады. Он не отказывался от имени воспитателя, полагая, что дело воспитания – дело прекрасное и славное, но другие считали его только дядькой и наставником Александра в силу его высокого места и родства с царским домом.
Настоящим воспитателем, который и присвоил себе это имя, был Лисимах, акарнанец родом. В нем совершенно не было городского лоска, но так как он сам называл себя Фениксом, Александра – Ахиллом и Филиппа – Пелеем, то его любили и он занимал второе место.
Фессалиец