ленточками в пачки и совал в кожаный мешок, а золото складывал в чугунок и ночью закапывал в землю. Всё надеялся построить собственную усадьбу, да ничего не вышло: вначале казаки мешали, потом – революция, коллективизация. И когда его при раскулачивании схватило на девяносто пятом году жизни сердце, только и успел сказать: «Бабка, золото в земле, на девятом углу!..» Бабушка тоже долго прожила – сто пять годков, но золота не нашла. Никто из нас так и не сообразил, про какой такой девятый угол он завёл речь. Деньги, правда, нашлись в сорок шестом году, когда мы съезжали со старого двора и за ненадобностью снесли коровник. В нём-то, под камышовой крышей, и был кожаный мешок со старыми ассигнациями. Однако проку нам от них было мало. Печь за неимением бумаги долгое время растапливали, да и только. А что золото не сыскали – это к лучшему. Оно дедушке счастья не принесло, и нам от него одни неудобства от властей были бы, – философски закончила свой рассказ баба Клава и тут же как ни в чём не бывало проворно соскочила с диванчика и потащила меня за руку в сад. В саду она снабдила меня грушами, жердёлами[8], виноградом и, провожая за калитку, кротко, к моему удивлению, промолвила:

      – А я ведь могу вспомнить к следующему лету ещё что-нибудь интересное про наши края. Ты уж наведывайся ко мне.

      – Приеду. Обязательно приеду, – пообещал я.

      – А будешь у Мамани на могилке, то бишь у Петра Некрасова, про которого ты рассказ написал, – передай ему привет. Я тоже благодарна, что он не выдал нас уполномоченному, когда мы в коллективизацию воровали семечки.

      – Вы тоже там были? – всё больше и больше удивлялся я. – Прямо на поле?

      – Была. И на току была, и окопы рыла, и на коровах землю пахала, и сама впрягалась в плуг вместо коня. Как все бабы в то время, так и я. Всё правильно ты прописал в своём романе[9].

      Я жутко расчувствовался, неосторожно крепко прижал к себе кульки, сминая фрукты, и ещё раз пообещал бабе Клаве навещать её, когда судьба занесёт меня в пределы родной Донщины.

      Любовь до Дона довела

      Отрывки из фольклорно-исторической повести «Качкины»[10]

      Часть 1. Приднепровье. Начало XIX века

      – Софійка, Софійка! – окликнул через плетень любимую дивчину молодой красавец запорожец – косая сажень в плечах.

      Софийка, мывшая на завалинке добротной, свежо побелённой хаты горшок, вспыхнула румянцем, ловко подобрала края юбки и сломя голову кинулась на зов любимого. Не было в запорожских хуторах краше дивчины. Кто только к ней не сватался! Софийкин батько сразу уразумел выгоду и решил: отдаст замуж свою красавицу в самую зажиточную семью. Да только сердце Софьи с детства было отдано соседскому казачку Матвейке.

      – Що коханий? Що? – упала грудью на плетень запыхавшаяся Софийка.

      – Як твій батько? – ухватил Матвей за руки любимую. – Чи прийме наших сватів?

      – Ні. Чекає багатих. У неділю приїдуть?

      – Бігти