В этом тускнеющем свете, странных тенях, отбрасываемых чадившим огарком, и гулкой тишине огромного помещения, ей мерещилось, что над головой слышны шаги уже не одного человека. Мерещилось, что их там много и они переговариваются. Саше казалось, что она в целом мире одна, все эти люди, спящие и молчавшие как рыбы, – Хельга и Одноглазый – умерли, и теперь настал и её черёд. Что это и не люди вовсе ходят над головой, а сама тьма ожила.
Становилось холодно, печка почти прогорела, а встать и подбросить дров не было сил. Оцепенение. Странное, гнетущее.
Хельга забормотала что-то во сне. Вскинула руку и тяжело уронила её на плечо Саши. Та вздрогнула.
И опять тишина.
Встретившись взглядом с Одноглазым, Саша порадовалась, что предусмотрительная Хельга сумела впихнуть кляп. И, придя в себя, Одноглазый сначала бешено вращал единственным глазом, дёргался и хрипел, но вскоре сдался, почуяв, что путы связаны знающими руками.
Теперь он, видя, что девица, словно испуганный кролик, сидит, поджав ноги на топчане, злорадно кривлялся, насколько это возможно с кляпом во рту. Но тоже прислушивался к шагам, видимо, прикидывая, чем это ему грозит.
Свеча, вздрогнув последний раз, погасла.
Одноглазый хрюкнул. Этот звук, должно быть, означал насмешку. Или издёвку. Но именно этот звук заставил Сашу наконец оторваться от топчана, который взвыл ей вслед.
«Надо что-то делать…» Сидеть в полной темноте оказалось для неё совсем невозможно. Схватила кружку с огарком и побежала.
Но не рассчитала и споткнулась о лежащего поперёк прохода Одноглазого. Раздалось злобное мычание. Саша, перебираясь через него, буркнула невнятно:
– Прошу прощения.
Свечи лежали на стеллаже, рядом с печью. Маленькое пламя заплясало весело в кружке под ладонью, и она с облегчением вздохнула.
А в люк над головой застучали. Одноглазый свирепо оскалился, злорадствуя.
– Есть тут кто живой?! – раздался голос.
И тишина. С той стороны ждали отклика из подвала, а в подвале замерли, уставившись в потолок на дверцу люка. Хельга нарушила мрачное молчание:
– Открывай, Сашка, это Степаныч объявился.
Степаныч ввалился в подвал шумно. На вид ему было около сорока лет. Невысокий, поджарый мужик, с ухватками бывшего солдата. Он лихорадочно кричал:
– Живые! Живые! Я же вас всех уже похоронил… Ну, думаю, бродяги, погорели! А где все? Дмитрий Михайлович, Глебка, Илья…
Хельга, сидя на топчане, закалывала рассыпавшиеся кудрявые волосы. Сложила ладони на колени. Чёрные непокорные пружинки рассыпались вновь.
– Илюша погиб, – сказала Хельга, – вот она, вроде как, видела его труп.
– Илья… Ах ты, господи!.. Как же это?
Саша стояла сзади. И кивнула в ответ на растерянный взгляд ночного гостя.
– Он сгорел.
Степаныч слушал её, впившись глазами, помотал головой. Помолчал. Потом вздохнул и спросил опять:
– Похоронили?
– Полиция