«Финдесьеклев. (…) В следующий раз я положу у ног твоих моего Люцифера.
Мэри. Ах, нет, собак-то я боюсь.
Финдесьеклев. Это не собака, а моя поэма. Моё новое творение. О, это глубокое произведение. Боюсь, что мир не поймёт его.
Мэри. Меня тоже никто не понимает.
Финдесьеклев. Вообрази себе хаотическое пространство – безграничность и безвременность. Там блуждают кометы. И вот Люцифер бросается в пламя.
Мэри. Зачем?
Финдесьеклев. Как ты не понимаешь? Это порыв вечности, безумие могущества. И вот тогда разверзаются катакомбы и выходят сонмы египетских царей, фараонов. О, только мне могла прийти такая мысль, – Байрону и мне.
Мэри. Да-а!
Финдесьеклев. Я понимаю твоё смущение. Ты подавлена грандиозностью начертанной мной картины»44.
Очевидно, что, с одной стороны, Брюсов «ни на минуту не увлекался символизмом так, как, например, увлекался Бальмонт»45, с другой, что Брюсов, не делающий никакой разницы между художественными «школами», овладевает всецело «новыми приёмами творчества», которые он, со свойственной ему энергией, старается ввести в общий художественный оборот. Именно постепенное увлечение Брюсова декадентством (которое на данном этапе отождествляется им с символизмом), и можно проследить по эволюции брюсовского героя – поэта-символиста – в его первых пьесах.
«Дачные страсти» – типичная бытовая комедия со всеми присущими ей реалиями: обсуждением покупок («Вот колбаса, вот духи, вот мазь от клопов»46), обычными дачными развлечениями (игра в винт) и разговорами («Позвольте вас угостить чаем со свежим вареньем и деревенским молоком. Вы любите такие дачные удовольствия?»47), и тому подобным. В области формы Брюсов пока ещё очевидно не самостоятелен и заимствует её у театра XIX века.
Комедия «Дачные страсти» была запрещена цензурой по следующим соображениям: цензор счёл, что аморально выводить на сцене персонажа, волочащегося сразу за двумя девушками, а также самих девушек, с лёгкостью меняющих одного кандидата в женихи на другого. Брюсов «сначала (…) был подавлен, но духом не пал»48, в буквальном смысле как и его герой: когда Финдесьеклева прогоняют, он гордо уходит со словами:
«Пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок»,
не обращая внимания на ехидные передразнивания:
«Карету мне, карету!»49
В драматическом этюде «Проза» (1893 г.) иронические интонации уже сглаживаются. Об изменении авторского отношения к герою свидетельствует и изменение его имени: имя поэта в «Дачных страстях» Владимир Александрович Финдесьеклев – фамилия произведена от «fin du siècle» и имеет яркий иронический оттенок. В «Прозе» героя зовут опять же Владимир Александрович, но его фамилия уже Даров, то есть явно от слова «дар, талант», а может быть, Брюсов имел в виду те поэтические откровения, которые его герой способен подарить миру.
Пьеса так же пронизана