– Он мне помогает. Он скоро вернется. А я пока побуду у вас. Я очень устал и мечтаю выспаться. Тебе не надо меня бояться.
– Мистер Джонсон?
– Что?
– Я не проболтаюсь, – пообещал я.
– Я тебе верю, Бенни, – прошептал Бо. – Впрочем, у меня нет выбора. Но если ты проболтаешься, мне ты не навредишь. Мне уже никто не сможет навредить. Если ты проболтаешься, ты навредишь своему папе.
– Вы опять его нокаутируете?
– Нет, не я. Не я.
– А кто?
Бо не сказал мне кто. Он только посмотрел на меня большими темными глазами.
– Ты знаешь, почему твоего папу зовут Ламентом? – спросил он.
– Ламент созвучно Ломенто. Его полное имя – Джек Ломенто. Ламент – это прозвище.
– Все так. Но ты знаешь, что оно значит?
– Нет.
– «Ламент» значит плакать, причитать, горевать. Когда твой папа боксировал, его кулаки заставляли взрослых мужчин плакать.
– Но не вас.
– Не меня. А ты знаешь, почему меня зовут Бомбой? – спросил опять Бо.
– Его зовут Бомбой, не зная, когда он взорвется, – тихо пропел я.
Бо улыбнулся, удивив нас обоих. Это была замечательная улыбка. Очень красивая. И мой страх ушел.
– Ты знаешь эту песню, – заметил Бо.
– Я люблю песни, – сказал я.
– Я тоже. А ну, спой ее целиком.
И я спел ему всю песню.
Его зовут Бомбой, не зная,
когда он взорвется.
Его зовут Бомбой, он в Гарлеме
круче всех бьется.
Его зовут Бомбой, потому что
большой он и громкий.
Его зовут Бомбой – берегите
свои перепонки!
Можно мир обойти, но такого бойца не найти.
Если жизнь дорога, не вставай у него на пути!
– Все так, – сказал Бо. – Вижу, ты действительно знаешь, кто я такой.
Я широко зевнул. Стоило страху отступить, как меня начал одолевать сон. Но Бо не закончил.
– Это песня. Но меня зовут Бомбой вовсе не поэтому. Это прозвище мне дала мама еще до того, как я занялся боксом.
– Почему? – снова зевнул я.
– Я разрушал все и везде. Примерно с твоего возраста. Она окрестила меня Бомбой, потому что я все, к чему притрагивался, превращал в дрянь. А ты, Бенни, продолжай петь. Пой все что хочешь. Пение тебе не навредит, и неприятностей ты с ним не наживешь. А вот болтать лишнего не надо. Ради своего отца, Бенни, не трепись!
– Ладно.
– Ладно, – повторил Бо и, развернувшись, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
И я не трепался. Ни когда папа вернулся домой и разбудил меня. Ни когда имя Бо Джонсона замелькало в газетах. Я никому не рассказывал о Бо «Бомбе» Джонсоне. И папа тоже никому ничего о нем не говорил. Даже мне. Он умел хранить чужие секреты. Быть может, именно поэтому он всегда имел в чужих глазах вес. Груз людского доверия – бремя тяжелое. Отец мог клясть и поносить Таммани-холл[3] и бейсбол, но никогда ни