Ведь что такое, в сущности, деньги – и зачем они мне? Это отчеканенные в металле знаки власти. Они позволяют обладателю побуждать других людей делать то, что надобно ему. Нынешний мир у меня восторга, мягко говоря, не вызывает: значит, нужны средства, чтоб его изменить.
От замка Бермондьер до Парижа – не более пятидесяти лье. Двести верст, российскою мерой. Мог ли я удержаться? И зачем удерживаться? Как любил говорить один из друзей моей юности, студент-теолог: лучше согрешить и покаяться, чем каяться, что не согрешил. Реомюр с присущей французам любезностью одолжил мне карету, послал слугу приготовить сменных лошадей по дороге – я домчался до столицы не более чем за два дня. Знаете, чем интересен Париж? Он всегда разный. Кто не умеет чувствовать тончайшие нюансы человеческих душ, тот не поймет. Вот, скажем, Лондон. Уедете из него на десять лет, вернетесь – дух будет прежним. Деловой настрой, круговращение богатства, продуманная до мелочей сословная иерархия. Англичанин самодостаточен. Завидев королевскую карету, он машет шляпой и кричит «ура», потом возвращается к своим бухгалтерским книгам. Будь на месте короля обряженное в ганноверский мундир соломенное чучелко, это бы ничего не изменило.
Во Франции не так. Парижане вращаются вокруг трона, подобно планетам вокруг солнца. Не только двор и аристократия, как за проливом, – весь народ, до низов. Возможно, английских королей когда-то связывали с подданными схожие мистические нити – пока их не обрубил топор палача, укоротивший помазанника Божьего на голову.
Парижское общество чутко улавливает флюиды, истекающие из дворца, от монарха, а если король по малолетству не способен задавать тон – от регента. Семь лет Франция стремилась к вершинам свободы и вольнодумства (по мнению других, погружалась в бездны кощунства и разврата), и вдруг прошлой зимой умерла престарелая мать дюка Орлеанского – принцесса Елизавета-Шарлотта. Регент, коего почитали чудовищем безнравственности, оказался любящим сыном, с душою настолько нежной и ранимой, что впал в глубокую безысходную печаль (которая впоследствии свела его в могилу). Разлитое в свете настроение походило на то, которое иногда овладевает гуляками и развратниками с глубокого похмелья.
Пожалуй, единственным из моих знакомых, кого не затронуло сие духовное поветрие, остался аббат де Сен-Пьер. Исключенный из Академии за трактат, осуждающий покойного Людовика Четырнадцатого, он претерпел гонение со стойкостью ветхозаветного пророка и ни в малейшей мере не сбавил тон, проповедуя свои филантропические фантазии. Не помню, у г-жи Тансен или в другом салоне, беседа как-то раз коснулась книги, получившей в прошлом году блестящий успех. Под видом простодушного недоумения приехавшего в Париж персиянина в ней осмеивались многочисленные