Ровно в восемь распахнется дверь и в комнату прошествует он, чтобы снова быть рядом и не оставить. Это привычка. Не оставлять. Он в пиджаке. За окном завершается лето. Полки с рядами сувениров возвращают обратно кванты наполненного смыслом. Они без боязни смотрят на облака над поеживающимся здешним миром. Смерть закончилась.
Осталось не забыть одного кроху, чья безусловная любовь честнее иного человеческого стиха. Захочет – на плечо волшебника. Захочет – на запястье его спутницы. Как усядется, закивает: можно лететь. И они полетят…
К звездам.
Раз в две жизни
verba
небо в сеточку из ветвей,
сбросивших листья. а мы в начале
новой истории, где полей
не достигают мосты из стали.
и в связи с этим по нам дожди
частые, чистые барабанят.
тоже устали они, поди.
мука со смыслами и словами.
комьями грязи грехи с сапог
струйки смывают. мы будем лучше.
нас наконец-то увидел бог.
неординарных. больных. заблудших.
черновики. а звучали как!
дело закрыто. дела такие.
небо с вуалью – наверняка.
мы превращаемся в прописные.
рукопись, поднятая с земли.
нас редактируют сами звезды.
мы и не знали, что мы могли.
знали дожди. и пронзали воздух.
белый цвет
но больше прочего – белый цвет. с теплотой твоей кофты и складками капюшона. та опрятная легкость и рассыпной привет, заповеданный к чашке. и – креслу. и – телефону. но домашнее прочего – имя вслух. и совсем непохожее на проходные будни. в стеариновых сумерках. и далеко вокруг. и за мягкими шторами. и без оного пополудни. но загадочней прочего – кисти рук, по которым бегут утонченности сложных линий. по одной из теорий, они замыкают круг, и в том круге – сады, и садов тех дары обильны. но любимее прочего – просто так. на двух встречных орбитах смотреть, как родное солнце подает – раз в две жизни – какой-то условный знак, по которому вечное с вечным пересечется.
в чае есть что-то английское
в чае есть что-то английское,
в чае, который вы любите,
я – тоже. следите за мыслями –
они превращаются в кубики.
на блюдцах кусочками сахара.
минуты. не тают. забытые.
и теплое нежно-двоякое
сквозь пальцы немного размытое
прибоем рисованным. только ли?
а вдруг – еще парусным трепетом.
картина ведь ваша? негорькими
глотками сольется со щебетом
пернатых с причального берега,
где мизерен шанс снова свидеться.
в картине есть что-то от Рериха,
в вас – добрая честность провидицы.
мандариновое
мандариновое – это не когда к предпраздничной суете пристает оранжево-горькая кожура, это совсем другое, это такое «где», где твоя молчаливость подумает, что «ура». где духи начинаются резким обрывом в слепящий свет, согреваются, полнятся сном, посвящением, чистотой. терпкость мягче и мягче, слабее, а сладкие ноты – нет, и ты перед огнем, накануне самой собой. гололедных поленьев в камин побросаешь. стыл поначалу прокравшийся в комнату воздух, но счет пойдет на минуты, и от ветровых перил оттолкнешься в уютное, станет совсем смешно помнить солоноватое, скучное, бренное – ишь чего! за рукав кто-то дернет легонько. о, господи, это же Питер Пэн! что ты делаешь здесь? приглашаю на Рождество. на окне свертки вкусностей, в красном носке – презент. по зеленым иголочкам спустятся на ладонь феи в клеверных платьицах и обратят тебя в ту счастливую девочку, что, разводя огонь, привносила в мир нечто значительнее огня. и не станет ни лучше, ни хуже – все как и есть. просто ты не молчишь, и сияют твои глаза. в зазеркалье бьет полночь, покуда у прочих – шесть. подходящее время о вере в тебя сказать.
за шторами
за шторами – дивный лес
и ягодная страна,
безоблачная она
и боли, и страха без.
пойдем проживем час,
который отвел бог
на хлеб и густой сок,
на музыку и нас.
за шторами – ты, я
сквозь струи травы вброд,
а