Именно поэтому он и не возвращался в это проклятое место, подумал Саймон в неожиданном приступе душевной боли. Уилл должен был сейчас жить. Брат был галантным, обаятельным и благородным. Он был бы великолепным графом; он восхищался бы Элизабет, любил бы ее. Уилл ни за что не продался бы радикалам.
Саймон вдруг подумал о том, что его отец был сущим пророком. Сколько раз старый граф упрекал его в слабохарактерности! В отличие от Саймона Уилл казался просто идеальным сыном. Саймон был циничным. Безрассудным, ни на что не годным и безответственным, без капли чести или чувства долга.
А еще он был подлым. Даже теперь в кармане лежали два письма, доказывавшие его вероломство. Одно из посланий было от тайного куратора разведгруппы Питта Уорлока, другое – от французского шефа Ляфлера. Даже Уиллу было бы сейчас за него стыдно.
– Папа?
Саймону потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что к нему обращается его сын. Он сумел мрачно улыбнуться ребенку. Щеки Саймона были мокрыми. Он не хотел, чтобы мальчики видели его слезы. Он знал, что Джона и Уильяма нужно подбодрить.
– Все будет хорошо.
– Ты делаешь мне больно, – прошептал Уильям.
Саймон понял, что держит сына за руку, слишком сильно ее сжимая. Он ослабил свою мертвую хватку.
До него донеслись слова преподобного Коллинза:
– Одна из самых добрых, самых отзывчивых леди, она всегда все отдавала другим, ничего не оставляя себе…
Саймон задавался вопросом, правда ли это, гадал, действительно ли его жена была великодушной и доброй женщиной. Если она и обладала этими качествами, Саймон никогда ничего подобного не замечал. А сейчас было уже слишком поздно.
Теперь он чувствовал себя еще хуже, возможно, потому, что угрызения совести примешивались к остальным его беспорядочным ощущениям.
И в этот момент вдруг раздался глухой стук – бах.
Кто-то уронил свою Библию.
Саймон застыл на месте.
Теперь он уже не видел священника. Вместо этого на заляпанных кровью ступенях гильотины стоял Дантон, с вызовом выкрикивая свои последние слова толпе, которая в ответ скандировала:
– На гильотину! На гильотину!
На глазах Саймона огромное лезвие опустилось вниз. Он явственно видел это и все же понимал, что ничто подобное невозможно, что в часовне не было никакой гильотины. С его губ слетел громкий смешок. В этом звуке не было ни капли веселости, и даже он сам услышал в нем истерические нотки и страх.
Но Уильям крепче сжал его руку, возвращая к реальности, и Саймон взглянул на сына. Уильям смотрел на него с изумлением и беспокойством. Джон, казалось, вот-вот снова расплачется.
– И покойной будет очень не хватать ее любящему мужу, ее преданным сыновьям, ее скорбящим родным и друзьям… – возопил преподобный Коллинз.
Саймон заставил себя успокоиться. Он боролся с тошнотой, с горем. Мальчики тосковали по своей матери, даже если он сам – нет, подумал он. Его сыновья нуждались