– Почему тебе грустно, папа?
Он поцеловал меня в ладошку и заглянул глубоко-глубоко в глаза, а я в них смотрелась, как в зеркало, – надо же, думала, такие же милые, карие, как у меня; такие же длинные реснички.
– Шейди Гроув, – сказал папа, – я думаю, этой скрипке пришло время замолчать раз и навсегда. Пусть спит.
Но, конечно, эта скрипка не могла заснуть навечно. Не прошло и года, как он снова извлек ее из футляра. Он никогда не смог бы с нею расстаться. Вероятно, не расстается и сейчас, даже в смерти не расстается. Поэтому-то я ее и слышу.
Это прозрение как бы подстегивает меня, я ускоряю шаг, но тут же натыкаюсь на лес, настолько увитый плющом, что сквозь него невозможно пробраться. Приходится возвращаться, искать просвет, но к тому времени непогода уже так усилилась, что особо далеко вперед стало не видно.
Однако брешь между деревьями я все же нахожу и бегу, бегу изо всех сил, пока не начинает колоть в боку и сдавливать грудь. Бегу туда, откуда, как казалось, льется музыка, но она уже повсюду вокруг меня, носится вместе с ветром, свистит в верхушках деревьев. Источника не найти, даже если он существует.
В конце концов, задыхаясь, я падаю коленями на хвойную лесную подстилку, руки-ноги все исполосованы, с волос ручьями стекает вода. Над головой небеса разверзает молния, отбрасывая страшные тени по стволам вокруг – все они на долю секунды делаются похожи на каких-то скрюченных неуклюжих великанов.
Гуляет ветер в волосах…
Падаю спиной на влажный, пропитанный запахом земли лесной ковер и отдаюсь во власть яростного ливня. И вот – конец. Гром. Он разорвал скрипку на части, убил мелодию. И не осталось ничего, кроме призрачных полунот, еще трепещущих едва ощутимо в сосновых кронах звуковыми бликами прерванной папиной песни.
Ибо это был папа. Это играл он. Не знаю, как это мыслимо, как это возможно, но это так. Я знаю.
– Где ты? – шепчу одними губами.
В ответ мне вдруг – тихий стук. Или треск? Хрип? Звук, от которого холодок по коже.
Поворачиваю голову на этот звук, открываю глаза, и все волоски на мне до последнего встают дыбом. Новая вспышка молнии на мгновение высвечивает узкий зигзагообразный силуэт с парой блестящих черных глаз. Ледяной ужас пронизывает меня.
У подножия большого дерева свилась спиралью гремучая змея и не сводит с меня убийственного взгляда. Даже в почти непроглядном мраке я безошибочно определяю конкретный вид – это ромбический гремучник метра полтора длиной. Я таких огромных уже много лет не видела. Если он атакует, если яд его быстрым потоком вольется мне в сердце, где окажется мой призрак? Нельзя ли, чтобы там же, где папин?
Или папин уже здесь?
Я дышу шумно и прерывисто – следуя биению