– Ох и любишь ты, Коля, дубинкой махать! – укоризненно покачал головой майор.
– Да я ж, Андреич, шуткую, – миролюбиво пожал плечами режимник, пристраивая палку на манер сабли в специальную петельку на портупее.
– Ты же не прапорщик, а тюремный офицер, – назидательно продолжил Самохин. – А потому должен головой, а не дубинкой работать. Ну что за объяснительную ты с этого шныря выколотил? Это ж нам с тобой готовый выговорешник с занесением в личное дело! За упущения в работе. Ты очередное звание вовремя получить хочешь? Значит, должен понимать, что если зэк повесился в результате притеснений со стороны других осужденных, то это наша с тобой персональная недоработка. Я, опер, должен был вовремя выявить конфликт в отряде. А ты, режимник, виноват в том, что у тебя зэки, вместо того чтобы на досуге книжки умные читать, политинформации слушать, дерутся и обссыкают друг друга. А потом вешаются!
– Это ж, Андреич, зэчня подлючая! – в сердцах воскликнул Смолинский. – Их тут полторы тысячи харь, а нас в данный момент в зоне с ними двое! Не считая часовых на вышках и трех прапоров-контролеров!
– Так-то оно так, – кивнул согласно Самохин. – Но зря нам подставляться тоже ни к чему. Совсем другое дело, если заключенный от тоски по дому руки на себя наложил. Жена изменила, мать прихворнула, дети голодные, а он, подлец, в тюрьме сидит… Всяко бывает! Совесть, наконец, заела…
– Ну это уж ты, Андреич, загнул, насчет совести-то!
– Да предположим, говорю! Нынче все к зэкам добрые, в том числе и прокурор по надзору. Ему насчет больной совести на уши наехать – в самый раз. Такая история у него слезу вышибет. И между прочим, вина за самоубийство ложится уже на начальника отряда. Не поговорил вовремя по душам, не успокоил. Вот пусть Ахметов и выгребает…
– Как-то это… не очень, товарищ майор. Ахметова-то за что подставлять? – смутился Смолинский.
– Есть за что, Коля! – жестко сказал Самохин. – У меня железная информация – повязан он с зэками по самые уши. Но если я эти дела предъявлю, тогда Ахметова сажать надо. Так что пусть лучше за Булкина пострадает…
– Век живи – век учись, товарищ майор! – угрюмо согласился Смолинский.
– Научишься… Ты сколько в органах? Год… Ну, значит, гнилью нашей пока не пропах, еще нос от таких дел воротишь… Всему свое время. Я, брат, двадцать пять годков в этой системе. Недавно вычитал, как называется штука, которая с такими старыми служаками происходит. Профессиональная деформация психики! Во как! И между прочим, неизлечима. Так и помру теперь… деформированным. Ну ладно, это, Коля, все лирика. А палку повесь вон на тот гвоздик. С ней только срок заработаешь и с зэками рядом сядешь. Мы с тобой, если захотим, безо всякой дубины любого урку так уделаем, что он вслед за покойным Булкиным сам, теряя тапочки, побежит… Пойдем-ка в третий отряд, мне там кое с кем потолковать надо.
Была глубокая, по-осеннему темная и беззвездная ночь. По пути к общежитию