– Пока двигаемся – не замерзнем! – возразила Марьяна. – А про укрытие ты хорошо придумал. Так и сделаем, только давай еще немного пройдем? Совсем чуть-чуть… Дойдешь ли?
– Я-то дойду. Только вдруг блуждаем?
– А вот и нет! – заупрямилась Марьяна. – Чую, выйдем скоро.
– Ну, если чуешь, – улыбнулся в полумраке Игнат.
Он осторожно отлепился от сосны. Колени дрожали, руки дрожали тоже. Снежная пудра щедро просыпалась под одежду, которая теперь стала сырой и тяжелой, а это означало неминуемое переохлаждение организма.
«Навь никого не оставляет в живых», – понял Игнат.
Она лишь позабавилась со своими игрушками, сломала и выбросила на обочину жизни, как еще раньше выбросила Званку. И лучше бы убила быстро, чем обрекать на мучительную и страшную смерть от стужи и одиночества в этом неживом лесу.
Они брели медленно, чересчур медленно, то и дело останавливаясь передохнуть возле сосен, увязая в сугробах, становившихся с каждым шагом все рыхлее и выше. Невыносимая тяжесть пригибала Игната к земле, и мир вокруг вскоре слился в одну сплошную пелену из снега и мрака. Останавливаясь на отдых, они поворачивались к метели спиной, и тогда ветер надувал тулупы парусами, будто поощрял двигаться в выбранном направлении, а потом снова наотмашь бил по лицу, и щеки горели от множественных ледяных укусов, но об обморожении Игнат больше не думал.
Смерть. Белая смерть окружала со всех сторон.
Силы покинули его, и новый порыв ветра сбил с ног с той же легкостью, с какой мальчишка сбивает выросшую на карнизе бахрому сосулек. Игнат попытался выставить руки, но те по локоть ушли в податливую плоть сугроба.
– Не могу, – только и сумел прохрипеть он. – Прости…
Собрав последние силы, Игнат все еще попытался бороться за жизнь. Он пополз по снегу, извиваясь, как придавленный сапогом червяк. В ушах раскатом звучал надсадный хохот вьюги – сегодня, так или иначе, смерть призовет их к себе.
Игнат подставил ветру свою израненную, больше не чувствительную к боли спину, крепко обхватил руками гладкий сосновый ствол. Снег давно замел все выступающие из земли корни, обломал нижние ветки, отполировав дерево до неестественной гладкости. Такими гладкими бывают только старые кости, долгое время пролежавшие под ветрами, стужей и летним зноем. Таким однажды станет и сам Игнат…
– Прощай, Марьяна, – прошептал он и прислонился к сосне щекой.
Сосна была холодной, выстуженной налипшим снегом, и вместо чешуек коры Игнат нащупал шершавую поверхность камня.
«Как странно», – подумал он и из последних сил поднял голову.
Ствол уходил вверх, высоко-высоко в ревущую мглу. И там, в вышине, переламывался надвое, склоняя над Игнатом круглую голову на тонкой железной шее. У основания шеи торчала покореженная жестянка, где желтой краской на белом фоне