То, что погибший крестоносец, его предшественник, ничего не сообщал об этой гостинице, показалось ему хорошим знаком. Он нередко ходил путями мертвых, но все же предпочитал пути живых. Когда он вошел, звякнул колокольчик над дверью, разбудивший ночного портье. Разглядев, какого постояльца принесла нелегкая, портье, конечно, не обрадовался и сделался чрезвычайно осторожным в словах и телодвижениях.
Крестоносец снял три номера на втором этаже – он никогда не экономил на безопасности. Получив ключи, он пересек вестибюль и заглянул в гостиничный бар. В полутемном помещении расположились двое – судя по всему, давно, всерьез и надолго. Бар выглядел как кают-компания на затонувшем корабле, в которой остались пассажиры, выяснившие, что могут недурно обходиться без воздуха – хватало бы выпивки. А ее хватало. Один из пьющих был в одежде священника, другой смахивал на опустившегося актера, хотя вполне сошел бы и за аптекаря или, например, архивариуса.
Крестоносец заметил и третьего, правда, пребывавшего в весьма усеченном виде. Среди бутылок, стаканов и свечей находилось бронзовое блюдо, а на нем лежала человеческая голова, которая фамильярно подмигнула новому постояльцу, как только их взгляды встретились, – очевидно для того, чтобы у него не возникло тени сомнения в том, что голова настоящая. И в каком-то смысле живая.
Она неплохо сохранилась и при свечах наверняка выглядела моложе лет на пятнадцать. Крестоносец мог сравнивать – ему доводилось видеть запущенные экземпляры. Кто-то ухаживал за ней с вниманием, умением и любовью. Расчесывал роскошные рыжие волосы, накладывал помаду, тени и пудру. Только кто – священник или «актер»? Или оба сразу?.. Во всяком случае, эти сентиментальные выпивохи опасности не представляли. И до самой головы крестоносцу не было дела, покуда не нарушен Боунсвилльский Протокол.
Отражения дробились в бутылочных стеклах, жарко пылала медь. Священник налил по полной. Та, от которой осталась только голова, улыбнулась, показав отличные белые зубы. Определенно ей повезло с хозяином, если дело доходило даже до зубной щетки. «Красивая женщина… была», – отметил про себя крестоносец и стал подниматься по лестнице.
– Эй! – тихо окликнули его снизу.
Еще не обернувшись, он понял, кому принадлежит голос. Затем он посмотрел на «актера» с высоты двенадцати ступенек. Тот воздвигся посреди бара, будто на сцене, и слегка пошатывался. В глазах – декабрьское ненастье, в руке – рюмка, в глотке – непроизнесенный монолог. Крестоносец догадывался, что этот жалкий пропойца намеревался сделать: пожелать ему удачной охоты. И решился «актер» на такое лишь потому, что был сильно пьян.
– Ступай на место, – глухо бросил ему крестоносец. Будто отогнал от себя собаку.
Отчасти