Катя расхохоталась тому, как я изобразил Танюшку.
– Любишь сестрёнку? – спросила она.
Вообще-то, я никогда не думал словами, люблю или не люблю мою сестру. Впрочем, признаться сейчас в этом я не хотел, чтобы Катя не подумала, что я какой-то чёрствый болван.
– Она хорошая девчушка, весёлая, – сказала Катя. – В классе всегда, будто солнечный свет при ней.
Но мне вовсе не хотелось говорить о Танюшке, поэтому я заговорил о погоде, о том, что в этом году на удивление тёплая весна. А весна, действительно, в этом году началась как никогда дружно: очень быстро растаял снег, обычно лежит до первомайской демонстрации, и земля, оттаяв, наполняла потеплевший воздух возбуждающими ароматами. От Кати никогда не пахло духами, я позднее узнал, что это вовсе не потому, что она их не любит, а потому, что пользоваться теми, что могла достать, не хотела, а настоящих, французских здесь, в нашем Кировске было не отыскать…
Мы дошли до её дома за этими разговорами о весне, о предстоящем лете и планах на него.
– Смело ты наметил, – сказала Катя на мой рассказ о том, куда я намерен поступать. – Журфак МГИМО это я вам доложу… Почему не в МГУ?
– Хочу международником работать. Как Михаил Таратута, или Александр Бовин, – засмеялся я, хотя вообще-то я не шутил, но одно дело мысли и совсем другое, когда вслух говоришь, о чём мечтаешь, сразу, будто какая-то наивная глупость.
– Вот как ты задумал, значит? На международника идеальная характеристика нужна.
– Я знаю, – сказал я, думая совершенно о другом.
– Знаешь, а со шпаной местной якшаешься, – Катя покачала головой, будто вспомнив свою роль учительницы, а я смотрел, как замечательно блестят её чудесные волосы в свете вечерних фонарей, от ресниц падает густая тень, скрывая глаза, зато зубы в усмешке белые, как ни у кого в этом городе…
…а губы тёмные, и оказались мягкие, и сладкие как сливовые карамельки…
Она отпрянула от неожиданности, оттолкнув меня в грудь.
– Олейник! Да ты… ты… вы, что себе позволяете?! – задыхаясь и роняя сумочку, воскликнула, почти взвизгнула она. И бросилась от меня прочь к своему подъезду.
А я, стоя на ватных ногах, и радостно задыхаясь, поднял сумочку, вот и отлично, теперь железный повод снова увидеть её…
Глава 2. Разбившиеся мечты
Я вбежала в подъезд, и, задыхаясь, прижалась спиной к двери, словно боялась, что он последует за мной. Вокруг большой лампочки висящей под потолком, казавшейся мне сейчас какой-то слишком яркой, жужжа, кружилась большущая муха, то стукаясь о стекло, то снова взлетая и продолжая басовито жужжать. Вдруг я увидела густую пыль на паутине под потолком, давно не красили подъезд, весна, к Первомаю придут, и скамейки во дворе покрасят, и качели, и кирпичи, что огораживают клумбу, цветы посадят, вырастут к осени длинные, бледно-розовые и белые, никогда не знала названия…
Я стояла и думала, вот хожу тут каждый