– Значит, вы не против, маменька, – проворковала Маркиза, радуясь перемене скучного вечера на намечающуюся забаву.
– Нет, моя дорогая, только если ты отодвинешься подальше от скользких взглядов молодого Графа.
Виконт при этом фыркнул, а Маркиза, зардевшись, опустила глаза.
– Что скажете вы, Ваша Светлость? – обратился Священник к хозяйке дома.
– Молчание в темноте, хоть и представляет собой своеобразный отступ от этикета, но более предпочтителен, нежели ваша перепалка при свечах.
Герцогиня перевела строгий взгляд на сына:
– А вам, Виконт, следует обратить внимание на слова Графини и laisser en paix юную Маркизу.
Молодой человек скривился в улыбке:
– Матушка, вы же знаете, я прогуливал уроки французского.
– Довольно, – вмешался Герцог, – что ж, друзья, эксперимент так эксперимент. Я подчиняюсь воле гостей и домочадцев с интересом и удовольствием. Погасите свечи и оставьте нас, – кивнул он слугам, и рыцарский зал тотчас погрузился в темноту.
3
Старая Графиня не любила темень с детства. Маленькой девочке в графском поместье полагался отдельный флигель вкупе с полуглухой сиделкой, выжившей из ума по древности, хлопающими на ветру ставнями и беспокойным семейством летучих мышей на чердаке. Родители проживали отдельно и от нее, и друг от друга, семейный очаг в таких случаях даже не дымит. Холод повсюду: в доме, в сердце, в жилах – формировал из графской дочери существо обиженное, черствое, затаенное.
Нянька, больше напоминавшая предмет интерьера, нежели живого человека, годилась разве только для излияния детской злости на мать и отца, а через них и на весь мир. Она молча и покорно выносила оскорбления от дерзкой маленькой хозяйки, правда не слыша из них и половины, в душе жалея это бедное брошенное дитя. Граф беспощадно экономил на обогреве и освещении флигеля, полагая, что молодость согреет себя сама, а продлять годы старости не имеет финансового смысла. Темнота и холод были главными жильцами флигеля, а маленькая графиня и ее безумная сиделка, скорее, гостями.
Сейчас Старая Графиня находилась в возрасте той женщины, и нависшая тишина вдруг «высветила» ей образ няни, ее внутреннее благородство, терпимость и настоящую, не нарисованную человечность.
Окажись на ее месте я, подумала Графиня, смогло бы мое сердце так беззаветно принять в себя чужую боль, не высказанную через слезы отчаяния, но выброшенную слюной, криком и проклятиями? Кто она для меня – прозвучал голос в голове – моя старая добрая нянька?
Графиня раскрыла сжатые в страхе веки, темнота не пугала ее, как прежде, на фоне белой скатерти явно проступали абрисы пяти фигур, она улыбнулась, ибо услышала Слово там, в сердце, в самой его глубине.
4
Виконта забавляла абсурдность происходящего. Честно говоря, ему было наплевать на званый ужин (эка невидаль), на Священника, моловшего заученную единожды чепуху, на матушку, вечно