Так уж он был устроен, что не мог обходиться без сладко пахнущего, стройного и капризного существа, дарующего нагую благосклонность, словно милостыню. Ему нравилось добиваться женского внимания, касаться рук, губ, тела, обладать ими, наконец, но про себя он испытывал странное желание – хотел, чтобы та, которой он добился, заставляла бы добиваться ее вновь и вновь. Другими словами, он любил, чтобы его не любили. Именно так обстояло дело с девчонкой из соседнего двора на два года его старше – не то продавщица, не то кладовщица – с которой он связался после Галки. Именно с ней он впервые обнаружил в себе то сладостное самоистязание, что посторонний наблюдатель назвал бы синдромом влюбленного Сизифа. Их роман длился года полтора и запомнился ему унизительным рысканьем в поисках свободного гнездышка. Обычно найдя такое место, он звонил ей, и она являлась и соединялась с ним на скорую руку, словно делая одолжение – без лишних слов и нежных признаний. От этого каждая их встреча была, как первая, и нервный градус их отношений заключался именно в его щекотливом двусмысленном положении – придет она в этот раз или нет. Сомнительно, однако, что девушка из подворотни оказалась настолько проницательной, чтобы разгадать его аномалию и вести себя соответствующим его желанию образом. Иначе придется признать, что она из той же подворотни, что и Кармен. Как бы то ни было, однажды она не пришла никогда. Помнится, он страдал.
Если женщина падала к его ногам, как спелая груша, он продолжал ею пользоваться, стараясь при этом быть с ней честным, ласковым и внимательным. Так случилось с Лелей Ерохиной, бывшей его однокурсницей, отношения с которой целили прямо в брак. Девушка она была и цветущая, и бойкая, и домовитая, но сверх того, гибкая, вразумительная и деловитая.
В конце июня восемьдесят девятого, в самый разгар неожиданно хмельной для него пирушки по случаю окончания пятого курса, она участливой феей выступила перед ним из глуховатой карусельной пелены и увела на улицу, откуда на такси привезла его, мычащего, к себе на квартиру, где он и проснулся утром в ее постели. Она спала рядом, отвернувшись и прикрывшись голым круглым плечиком. На супружеском расстоянии от него под голубоватой простыней набирал пологую силу ее русалочий хвост и крутой волной нависал над талией. Шелковистые взбитые волосы по-свойски струились с кремовой, в мелкий цветочек подушки. Он смотрел на их золотистый отлив и удивлялся, как раньше не замечал этот сухой солнечный блеск. Он попытался вспомнить, что было ночью, так как ночью между ними определенно что-то было. Однако если ему и следовало чего-то стыдиться, то только своего беспомощного и беспамятного состояния.
Она проснулась и с припухшим смущением повернулась к нему. Он осторожно улыбнулся, и она, краснея, скинула голубой русалочий покров и жарким упругим телом устремилась к нему под кремовое в мелкий цветочек