Колпак придавал Фаине Фёдоровне впечатление солидности и весомости. А когда она снимала колпак, то спиральки-кудряшки превращались в вытертую овечью шкурку маленькой, нищей пенсионерки.
В свои семьдесят с лишним лет она постоянно занималась каким-нибудь делом. У нее почти всегда было хорошее настроение, но как-то одновременно с ним она часто сердилась, громко покрикивала на меня и на больных. И всё-таки, несмотря на покрикивания, фырканье и ворчание, её маленькая, но вполне пропорциональная фигурка в ослепительном белом халате и быстрые движения крошечных ручек и ножек производили впечатление чего-то очень доброго, очень весёлого и надёжного.
Её крошечные ручки от частого мытья постоянно шелушились и трескались, выглядели будто пергаментными, но Фаина Фёдоровна не берегла свои руки. Она берегла хирургические латексные перчатки. Они выдавались сестрой хозяйкой по счёту, были ужасно дефицитны, и Фаина Фёдоровна сама решала – когда мне следует надеть перчатки, а когда нет. Она работала в этой поликлинике много лет и когда, протягивая мне перчатки и маску, говорила со значением: «Наденьте!», – я понимала, что сейчас нужно быть осторожнее. А опасность в те времена представляли туберкулёз, гепатит да сифилис. О СПИДе никто не знал, одноразовых инструментов не было, и сама Фаина Фёдоровна никогда перчатки не надевала.
И ещё в первую же неделю моей работы Фаина Фёдоровна по собственной инициативе сделала на дверь нашего кабинета первую в моей жизни табличку. Белую картонку из-под конфетной коробки с надписью крупными печатными буквами красной гуашью:
Врач-отоларинголог
Григорьева Ольга Леонардовна.
А ниже маленькими буковками, скромно приписала:
Медсестра
Лопаткина Ф.Ф.
Да, моя Фаина Фёдоровна соответствовала своей фамилии. Она храбро вгрызалась и вкапывалась в жизнь, в тот твёрдый, непробиваемый грунт, который ей достался. Но это я поняла уже значительно позднее.
Я спросила Бочкарёву, на что она жалуется, а она повернулась к Даше, будто не зная, что ей можно говорить, а что нет. Я тоже посмотрела на Дашу.
Даша отчёркивает ноготком предварительный диагноз в истории болезни. Показывает мне.
Бочкарёва на меня не смотрит. Взгляд её направлен куда-то в сторону – усталый и равнодушный. Я, как человек, как врач, её совершенно не интересую; так баран, которого потащили резать, тоже не смотрит на палача, он блеет и рвётся, и косит вбок.
Бочкарёва не блеет. Она только открывает рот и шумно и натужно вдыхает им, потому что даже при беглом взгляде на неё понятно, что нос её совершенно