Йог замер, как момент движенья,
вполне свободный в полном напряженьи.
Оранжевый монах смеялся от души,
оранжевые – море, кот запели «Ландыши».
Лакан алкал канкан.
Им. Кант чуть не заплакал,
Сократ попал в капкан —
друг оказался хуже вурдалака.
«Ку-ка-ре-ку, ку-ку! Петрушку на кол!» —
Вскричал, спросонья Петька-забияка.
А Зигмунд Фрейд, зафрендил бы кого,
на час, но Фридрих Ницше
его забанил, загодя, хоть рейтинг – низ же.
Где рыцарь?
О-о! Теперь он любит нал,
на Санчо Панса – пенса11,
раньше уповал, а вымпел выцвел.
Никто не ожидал —
Годо поставил сиквел
и шишел-мышел-вышел.
А алкаш, бутылку тряс,
допьет, еще допишет.
Тьфу, блин, уже который раз!
Причём здесь этот Ницше?!
Фото Граф впился в деву —
профиль и анфас, хотя сам еле дышит.
Франсиско Гойя брёл в Аранхуэс,
чтобы не спать.
Бил ни за что че-чёт-ку, мелкий бес:
«ку-ку» – ни дать, ни взять.
Затем в пруду исчез.
Искрил копытом гордый Буцефал12,
Кармен цыганочку плясала,
бык бедный бледный13 бушевал,
поэту было мало14.
Ас тролль логиня – воро жила.
Из последних сил, пил баянист —
гармонию стерёг.
Истошно голосил:
«Я вернусь на родимый порог17!»
Юнг тенью сник; сам Шопинг ауэр,
в долгах и дрязгах с девами, погряз,
а принца ночью – прямо в Тауэр.
На цепь смутьяна! Точно, в самый раз.
Но зря кукушка суетилась,
выпь возопи́ла,
запила́, зали́пла,
запали́лась.
Сова запи́ла, заплела́, зала́пала – училась
у старой глупости. Заплатами слова,
на смыслы клеить не стыдилась,
но во сне, опять заснула,
снова пробудилась,
орехи щёлкая, к судьбе приноровилась,
А чудо чу́дное за плинтус закатилось.
До жути жуткой дожило, дожи́лось,
в жестокой чуткости сочувствия спустилось
до дна добра и чуть было во зле не очутилось.
Жуть утонула… Сгинула, воскресла, ободрилась,
с испугу замерла, и и и искренно взмолилась!
Зло на миг…, играя злым умом, остановилось.
А Мыслящий Тростник,
себе приснясь,
тщету всего постиг.
Палач устал на миг…
и в фуэте завяз.
Сова уснула.
Рыдала кукла: «Не для вас!»,
сводило скулы.
Она окоченела на ветру
и торопилась,
закончить